Столетняя война

Во всяком случае, Ричард приближался к цели, к которой стремился давно — десять лет, в течение которых его унижали бароны. На его стороне были усердные чиновники и большинство прелатов: ведь он терпеливо замещал епископские кафедры своими ставленниками. Он набрал в Чешире гвардию из лучников и тяжелых конников, готовую применить оружие по малейшему знаку. От приданого Изабеллы его сундуки заполнились. Не хватало лишь жеста. И он был сделан в июле 1397 г. Основных предводителей баронства схватили, выслали или предали смерти. Глостер, доставленный в Кале, был там убит по приказу короля. Архиепископ Томас Арундел удалился в Рим. Покорному парламенту было поручено исключить всякую возможность возрождения баронской оппозиции. Поначалу собранный в Лондоне, он закончил свою долгую сессию в Шрусбери. Чтобы не созывать новую ассамблею, Ричард велел нынешней отказаться от своих прав в пользу комиссии из восемнадцати человек, которая бы и собиралась в случае потребности в парламенте. Были установлены самые грозные гарантии установленного порядка: отлучение тех, кто сделается изменником; торжественная присяга, обязательная для всех подданных; суровые штрафы, наложенные на семнадцать восточных и южных графств, некогда поддержавших баронов; многих заставили дать «белые карты», содержащие признание подписавшего в том, что он должен королю неуказанную сумму, которую власти могли проставить сами в случае его участия в бунте. Поначалу казалось, что аристократия подчинилась, подкупленная щедро раздаваемыми титулами герцогов, маркграфов и графов. Всем суверенам Европы Ричард победоносно возвестил о восстановлении королевской власти, то есть абсолютизма. А чтобы окончательно исключить сомнения, он потребовал от Бонифация IX канонизации его прадеда Эдуарда II, предательски убитого мятежными баронами, и велел отменить приговоры, вынесенные в 1327 г. Деспенсерам.

Все это было небезопасно. Он совершил ошибку, сурово покарав своего двоюродного брата и ближайшего наследника по мужской линии — Генриха Ланкастера, графа Дерби, совсем недавно сделанного герцогом Херефордом. Когда Херефорд затеял ссору с одним бароном-роялистом, герцогом Норфолком, Ричард изгнал обоих соперников, рассчитывая лишить Ланкастера его огромного наследства, конфисковав его в пользу короны. В 1398 г. изгнанник отправился во Францию, где его похвальбу не приняли всерьез. Он даже подружился с Людовиком Орлеанским. Но вместе с другими жертвами королевского произвола он начал здесь плести заговоры, вызвав из Рима архиепископа Арундела. Однако в первую очередь он следил за событиями в Англии. Уже сам избыточный характер предосторожностей, предпринятых Ричардом, его деспотичные манеры, разнузданность его преторианской гвардии, его замысел продлить деятельность парламента в форме небольшой комиссии, которая созывалась бы, когда ему нужно утверждать ордонансы, вызывали растущую ненависть к королю. Весной 1399 г. Ричард решил укрепить свою власть, еще раз отправившись в карательный поход против беспокойных ирландских вождей. Когда он уехал, Ланкастер с горстью изгнанников и наемников высадился на взморье близ Ревенспера, во всеуслышание объявив, что намерен только вступить во владение отцовским наследством. Все перешли на его сторону, даже его дядя Йорк, оставленный регентом на время отсутствия короля. Ричард был обречен.

IV. ПРЕОБЛАДАЮЩЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ ФРАНЦИИ В ЕВРОПЕ

Пока политические конвульсии, в которые впадала Англия, не возымели своих гибельных для Франции последствий, они по контрасту лишь укрепляли престиж Валуа. Изнутри Французское королевство выглядело ослабевшим из-за безумия короля, непреходящей нищеты деревни, начинающихся распрей принцев. Но извне оно еще казалось могущественным. Какое государство в Европе могло соперничать с ним в конце XIV столетия, когда все рушилось? На это не способно ни папство, все еще расколотое схизмой, в ситуации, когда тиару оспаривали два соперничающих понтифика; ни Империя, где князья, устав от власти Вацлава, апатичного пьяницы, объявили о его низложении и заменили его Рупрехтом Пфальцским, бессильным претендентом; ни, наконец, Англия, опять погрузившаяся в страшную пучину смены династии путем переворота. Трон Валуа действительно был самым устойчивым в христианском мире, пусть даже на нем сидел жалкий монарх.

Несмотря на слабое здоровье суверена, во дворце Сен-Поль снова начались праздники. Ими упивалась королева в перерыве между беременностями. Вовлекал ее в увеселения герцог Орлеанский, и столь активно, что скоро их обвинили: мол, они любовники и вместе обманывают бедного коронованного безумца. При дворе кормились голодные Виттельсбахи. Все принцы соперничали в роскоши и расточительности. Каждый хотел иметь свой девиз, свой герб, свою ливрею и даже свой рыцарский орден. Это давало доход всем поставщикам двора, суконщикам, ковроделам, ювелирам, маклерам. Париж наслаждался процветанием — несомненно обманчивым, но блистательным, которое росло благодаря присутствию итальянских банкиров — это одновременно купцы, менялы, ростовщики, откупщики и инвесторы. На смену флорентийцам и пизанцам, преобладавшим в предыдущих поколениях, пришли выходцы из Лукки, имеющие конторы в крупных торговых городах, в Брюгге и в Италии, обогащающиеся на службе двору и быстро офранцуживающиеся: это семьи Рапонди, Ченамми, Спифами, Избарри. Самый активный среди них, Дино Рапонди, стал всесильным фактотумом Филиппа Храброго.

Под сенью дворцов магнатов расцветала блестящая культура. Из частных резиденций, общественных монументов, церквей, построенных при Карле VI, до нас не дошло почти ничего. Быть может, их и было немного — ведь такие постройки требуют времени и денег, которые на них отпускали не слишком щедро. Меценаты вкладывали средства в другое, поощряя создание произведений искусства, рассчитанных на менее долгое существование, но более драгоценных и притом занимающих меньше места: ковров, золотых и серебряных изделий, миниатюр, картин. Французские художники, уже освободившиеся от итальянского и авиньонского влияний и пока не вытесненные фламандцами, чьи работы позже наводнят Францию, в это время образовали оригинальную школу, произведения которой по приемам всегда очень близки к миниатюрам. Именно тогда Жан Лимбургский завершил для столь утонченного и щедрого мецената, как герцог Беррийский, тщательно прописанные рисунки «Роскошного часослова», которыми ныне можно любоваться в Шантийи. Именно к французским или рейнским художникам обратился Ричард II, чтобы заказать либо свой портрет на престоле, теперь находящийся в Вестминстерском аббатстве, либо свое изображение со свитой, святыми и синими ангелами в широких одеждах, обильно усеянных серебряными оленями с подогнутыми коленями — гербом этого английского короля, на херувимском алтаре, ныне хранящемся в Национальной галерее в Лондоне. Свидетельства изысканной культуры — экстравагантные моды, насаждавшиеся французским двором, которые в начале XV в. станут лишь еще вычурнее: высокие раздвоенные геннины [88] на головах дам, шоссы [89] и жюстокоры [90] в обтяжку у мужчин, яркие расписные шелка, длинные упланды [91] на меху с широкими воронкообразными рукавами, причудливые чепцы и башмаки «а-ля пулен» [92] .

88

Высокий женский головной убор в форме обычного или раздвоенного («рогатый геннин») колпака, часто украшенного вуалью, бывший в моде с конца XIV по середину XV в. (прим. пер.).

89

Облегающие штаны-чулки; так могли называть также только штаны («о-де-шосс») и только чулки («ба-де-шосс») (прим. пер.).

90

Приталенные камзолы; это слово чаще используется для названия одежды XVII—XVIII вв. (прим. пер.).

91

Длинные и широкие одежды, обычно подхватываемые поясом, с чрезвычайно длинными и широкими снизу рукавами (прим. пер.).

92

Башмаки с чрезвычайно длинными «носами», появившиеся в конце XIV в. и не выходившие из моды почти до конца XV в. (прим. пер.).

В литературе, начавшей чахнуть еще при Карле V, в конце века появились новые акценты. Мы не имеем в виду Фруассара, полностью обращенного в прошлое, который именно тогда писал свои пространные хроники, многословные и изобилующие диалектизмами, где больше пересказа суждений рыцарского общества, чем исторической точности. Новизну надо искать в других местах. Конечно, Франции Карла VI некого поставить в один ряд с первым великим национальным поэтом — Джеффри Чосером, появившимся в Англии при Ричарде II. Но если Чосер в своих «Кентерберийских рассказах» и сумел блистательно соединить петраркизм с духом английского языка, то познакомился с итальянским гуманизмом он через посредство Франции; сами его выразительные приемы остаются полностью французскими, в чем нет ничего удивительного, потому что для всего культурного общества за Ла-Маншем было еще естественно разговаривать по-французски. По сравнению с ним наш Эсташ Дешан [93] — не более чем придворный рифмоплет, вносящий в баллады политическую, военную и религиозную злободневность. Но главное, что в окружении Карла VI тогда зарождался настоящий французский гуманизм. Через посредство Авиньона, анжуйского двора Прованса эти гуманисты познакомились с Петраркой, упивались вместе с ним латинскими классиками, закругляли цицеронианские периоды, писали на языке, правильность и изящество которого достойны великих латинистов XVI в. Из произведений этой маленькой группы утонченных знатоков до нас дошло немногое. Знак времени, что эти люди уходили от университетской рутины и что рядом с клириком Никола де Кламанжем здесь можно было увидеть мирян — Жака де Нувьона или Гонтье Коля, секретаря канцелярии и служителя у герцога Беррийского. Все это исчезнет в пламени гражданской войны, сверкнув лишь на краткое время.

93

Дешан, Эсташ (1346-1407 гг.) — приближенный Карла VI и Людовика Орлеанского; участвовал во французских посольствах, занимал пост бальи. Поэт, автор огромного поэтического наследия (прим. ред.).

Тем не менее к 1400 г. французская гегемония существовала не только в сфере культуры. Монархия Валуа жила репутацией, приобретенной еще в прошлые века, по инерции двигалась на гораздо большей скорости, чем позволили бы развить лишь ее нынешние силы. Она внушала уважение Европе, ее король еще по необходимости представлялся вождем латинского христианства. Именно в ней еще сохранились люди, с прежней горячностью отстаивающие идеалы крестовых походов. Так, поборником этих идеалов стал рыцарь Филипп де Мезьер, который, прежде чем сделаться воспитателем короля, много лет прожил на Востоке в должности канцлера Кипрского королевства. Он с радостью приветствовал франко-английское примирение и развил в «Видении старого пилигрима» в характерной для того времени аллегорической форме планы совместных действий под руководством Карла VI, в ходе которых была бы наконец воплощена идея объединенного Запада. Французское рыцарство не дожидалось призывов этого визионера, чтобы ринуться в авантюры: с тех пор как перемирия и скрытая война лишили его занятия, оно вновь ощутило тягу на Восток и толпами спешило в походы, организуемые для него. В 1391 г. не кто иной, как дядя короля, «добрый» герцог Людовик II Бурбон, по просьбе дожа Генуи ведет рыцарей в бессмысленный тунисский поход, который терпит крах под стенами Махдии — «Африки» наших хронистов. В 1396 г. начинается более значительная авантюра. Османы только что завоевали Балканы, уничтожив сербскую империю и разгромив болгарские княжества, и приближались к Дунаю, угрожая венгерской равнине. По призыву брата Вацлава, Сигизмунда Люксембурга, который благодаря браку стал королем Венгрии, французские рыцари собрались вокруг старшего сына Филиппа Храброго — Иоанна Неверского. Они пересекли всю Европу и, не слушая благоразумных советов трансильванских и молдавских воинов, отряды которых присоединились к ним, смело бросились на войска Баязида под Никополем, на берегах нижнего Дуная. Французы потерпели разгром, Иоанн Неверский попал в плен и был освобожден только через два года благодаря посредничеству банкира Дино Рапонди, приобретя в результате этой авантюры лишь репутацию храбреца и прозвище Иоанн Бесстрашный. Эта катастрофа не умерила воинственного пыла французской знати. Когда византийский василевс Мануил Палеолог, со всех сторон окруженный подступающими османами, обратил отчаянные призывы к христианскому Западу, а потом и сам поехал по всем европейским столицам молить о помощи, только французы под началом маршала Бусико попытались провести мало-мальски крупную операцию на берегах Босфора. Что такое рядом с этими походами скудные подкрепления, которые Генрих Ланкастер отправил тевтонским рыцарям для помощи в борьбе с литовскими язычниками? Даже в сфере дальних экспедиций преимущество французов было несомненно.

Оно, притом более ощутимо и более успешно, утверждалось и ближе к границам королевства. В течение двух поколений Дофине управляли агенты Валуа. Людовик Анжуйский, оккупировав в 1381 г. Прованс, сделал его французским, насколько это требовалось, и поставил здесь анжуйских и лангедокских чиновников. Бывшее Арльское королевство [94] формально не имеющее отношения к французской короне, естественным образом попало в зависимость от нее, особенно когда граф Амедей Савойский, по прозвищу Зеленый граф, путем брака породнился с семьей Карла V. Еще в 1368 г. император Карл IV мог в церкви Св. Трофимия надеть на себя древнюю корону арльских королей, продемонстрировав тем самым, что его владычество простирается до низовий Роны. Никто из его преемников не повторит этого жеста и не потребует от монархов Валуа оммажа за Дофине и Прованс.

94

Арльское королевство (Арелат) — Бургундское королевство, в состав которого входили Прованс, Виваре, Дофине, Савойя, Форе, Лионне, Франш-Конте. Присоединено к германской империи в 1034 г., но после 1378 г. распалось на ряд самостоятельных территорий. Называлось Арльским королевством по своей столице, где короновались его правители (прим. ред.).

Присоединение этих юго-восточных провинций ввело в сферу интересов французской политики и итальянские дела, куда до сих пор французы вмешивались лишь неохотно и с крайней осторожностью. В царствование Карла VI начались великие заальпийские авантюры — разорительные и обманчивые, но престижные. Корректно ли говорить об итальянской политике Франции? При дворе Валуа сталкивались и пересекались тысячи интересов, в конечном счете порождая величайший разброд. Есть анжуйская политика, целиком ориентированная на Неаполь, где Людовик II Анжуйский оспаривал корону у своего соперника Владислава, и эта борьба ему обходилась дорого; есть орлеанская политика, которая была полностью основана на союзе с Миланом; есть баварская политика — политика королевы — враждебная Висконти, но дружественная по отношению к Флоренции; есть, наконец, авиньонская политика, нацеленная на завоевание Рима и изгнание итальянского папы. Каждая поочередно одерживала верх, разрушая то, что кропотливыми интригами создали творцы политики предшествующей. Теперь — и это существенно — итальянские сеньории, безнадежно расколотые на враждующие группировки, видели спасение лишь в обращении к иностранцам; а поскольку Империя умерла или вот-вот умрет, все они обратили взоры к Франции. Поэтому Карл VI при всей несогласованности действий французов в Италии осуществлял над ней настоящий протекторат. Чтобы убедиться в этом, нам достаточно здесь вспомнить самые ощутимые результаты этой политики.

Анжуйская авантюра — самая неудачная из всех. Находясь на голодном пайке по сравнению с другими удельными князьями, Людовик II Анжуйский и его властная мать Мария Бретонская все-таки сумели в 1389 г., а потом в 1399 г. ненадолго утвердить свою власть над Неаполем и его пригородами. Но в полуостровном королевстве у них была всего горстка приверженцев, и через несколько месяцев им каждый раз приходилось отпускать добычу. Орлеанские притязания в Северной Италии выглядели куда солидней. Молодой брат короля после женитьбы на Валентине Висконти стал надеждой Климента VII, и понтифик мечтал создать для него королевство из папских владений в областях Романья и Марке, назвав его Адриатическим, — но тот должен был сначала завоевать эти земли. Как бы там ни было, Людовик с согласия «мармузетов» способствовал отправке французского экспедиционного корпуса в Ломбардию и заключению в 1391 г. наступательного союза со своим тестем Джан Галеаццо. Темные происки англичан вынудили французов отложить этот поход. Но Людовик продолжал действовать на собственный страх и риск. Его наместники поселились в Асти и оттуда вмешивались в дела Лигурии, поддерживали Савону, восставшую против генуэзцев, которую в ноябре 1394 г. наконец занял его именем Ангерран де Куси. Но тут в ход событий вмешались проводники баварской политики, поддерживаемой и герцогом Бургундским. Они вынудили короля расторгнуть союз с Миланом, выгодный только Людовику Орлеанскому, и вступить в союзные отношения с Флоренцией, до сих пор хранившей верность римскому папе и стоявшей на стороне врагов Франции; они убедили генуэзского дожа Антонио Адорно, которому грозит прямая опасность со стороны приверженцев Орлеанского герцога, отдаться под покровительство короля Франции, и в результате в 1396 г. французские послы, а в 1401 г. маршал Бусико водрузили на стенах великого портового города Лигурии знамя с королевскими лилиями, которое будет развеваться над ними вплоть по 1409 г. как зримый символ гегемонии Валуа.

Еще внушительней выглядит роль французской монархии в преодолении схизмы, которая с 1378 г. приводила в отчаяние римскую церковь. Парижский двор, который как будто способствовал возникновению раскола и усугублял гибельный характер его последствий, теперь взял на себя инициативу его прекращения и пожелал, чтобы его усилия поддержали все остальные государства. Неслыханное дело: во главе этого движения становится Парижский университет, хотя с тех пор, как номиналистская критика разрушила здесь красивые схоластические построения XIII в., он во многом утратил былой блеск. Его магистры становятся важными персонами, к ним прислушиваются при решении государственных вопросов. Жан Жерсон [95] поучал короля; Пьер д'Айи, Жан Пти, Жан Куртекюисс [96] диктовали правительству, какую политику проводить. Это участие во власти, которое в конечном счете и ускорит его падение, подняло университет Парижа до такой степени могущества, на какой он никогда не находился.

95

Жерсон, Жан де (1363-1429) — доктор богословия, канцлер университета, известный проповедник и сторонник церковных реформ (прим. ред.).

96

Доктора богословия, преподаватели Парижского университета (прим. ред.).