«Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели
Шрифт:
Надо сказать, что "Пиковой даме" с Войтоловским действительно повезло: подумаешь, слегка перепутал повесть с оперой. Другим пушкинским произведениям под его пером приходилось хуже. В "Египетских ночах", например, этот пытливый исследователь обнаружил аллегорическое изображение восстания декабристов (ложе Клеопатры обозначало при сем ни больше ни меньше как Сенатскую площадь).
Упущенное Войтоловским было с успехом восполнено через полвека талантливым и знающим американским славистом Лореном Лейтоном. (Мы употребили эпитеты "талантливый" и "знающий" без всякой иронии. Лейтон продемонстрировал оба эти качества во множестве прекрасных работ, но при приближении к "Пиковой даме" что-то странное происходит с самыми талантливыми и знающими — не ослабевает, по-видимому, ее "тайная недоброжелательность".) По мнению исследователя, Пушкин, широко применяя известную ему, оказывается, геметрию (связанная с кабалистикой система тайнописи), обращался в своей повести к друзьям–декабристам (они же братья–масоны) [167] . В частности, Лейтону удалось найти в пушкинском тексте ряд букв, складывающихся в рылеевское имя Кондратий.
167
Leighton Lauren G. Gematria in
Казалось бы, припозднившаяся работа Лейтона блестяще опровергает бытующее еще — что греха таить! — расхожее представление о том, что все, кроме космических кораблей, появляется у нас на десятилетия позже, чем на Западе. Но подождем радоваться. Быть может, перед нами не позднее последствие исследований Л. Н. Войтоловского, а тихое предвещение появления на нашей литературоведческой сцене длинной вереницы счастливых находок Михаила Искрина, успешно дешифровавшего, кажется, уже все сочинения Пушкина и в каждом обнаружившего что-нибудь доселе не известное: "опасные строки" громогласного, на всю Россию, хотя, конечно, и аллегорического, описания восстания; или тайный привет декабристам, которые, разумеется, не могли не понять скрытый замысел своего певца; а иной раз даже "засекреченное" изображение Николая I в самом неавантажном виде (все-таки это приятно: пусть не первые, но зато какой размах!)
А вот с братьями–масонами мы точно плетемся в хвосте прогресса. Еще в 1968 году американский литературовед Гарри Уэбер опубликовал работу, доказывающую, что "Пиковую даму" следует считать новым переложением масонской легенды об убийстве Хирама Абифа, главного строителя храма Соломона, а в сцене между Германном и графиней видеть пародию на ритуал принятия в масоны [168] . Мы же — теперь наконец можно в этом признаться! — преступно медлили с исследованием важной темы. Лишь в 1979 году в газете "Литературная Россия" появилась статья Вадима Пигалева "Пушкин и масоны" (№ 6). Надо сразу же отметить полную независимость выводов советского ученого от находок западного коллеги; к раскрытию тайны смерти великого поэта Пигалев пришел совершенно самостоятельно. И, к сожалению, обе статьи, разделенные десятилетием и океаном, видимо, обречены на трагичную разъединенность. А между тем могло быть такое взаимное обогащение! Уэбер ведь не объяснил, чего ради Пушкину понадобилось пародировать масонов, а прочитав Пигалева, понимаешь: не любил он их очень! С другой стороны, и после Пигалева остается легкое недоумение: за что все-таки убили нашего Пушкина эти масоны? А заглянешь в Уэбера, и все проясняется: еще бы! как не убить за столь злую пародию?
168
Weber Harry B. «Pikovaja dama»: A Case for Freemasonary in Russian Literature // Ibid. Vol. 12. 1968. № 4. P. 435 — 447.
Подробный анализ этого исследования см. в прекрасном обзоре О. С. Муравьевой «,,Пиковая дама“ в исследованиях последнего десятилетия» // Рус. лит. 1977. № 3. С. 222.
Но мы отвлеклись и не уследили за тем, как главенствующий взгляд 1920–х — в самом общем виде он ярко и точно сформулирован весьма заметным в свое время актером и режиссером А. А. Мгебровым: "Я вас спрашиваю, что общего во всех этих "Пиковых дамах", "Рюи–Блазах" и прочих пережитках скверного романтизма с нашей сегодняшней революцией?" [169] — стал постепенно сменяться взглядом 1930–х и 1940–х.
В обстановке приближающегося государственной важности пушкинского юбилея повесть, имеющая мало общего "с нашей сегодняшней революцией", начала выглядеть "яркой заплатой" на основательно отреставрированном, подновленном, а затем искусно перешитом в генеральский мундир "ветхом рубище певца". Дело надо было срочно исправлять, и теперь "Пиковая дама" интересовала уже не одних лишь (как в двадцатые годы) "эстетов" вроде A. Л. Слонимского и молодого Л. П. Гроссмана, "формалистов" вроде Б. В. Томашевского, зарубежных ученых (С. фон Штейна и A. Л. Бема) или записных музыкальных критиков, занявшихся повестью по оперной инерции (мы имеем в виду Н. П. Кашина). Нет, теперь к ней обратились и передовые бойцы невидимого литературного фронта.
169
Об уязвимых местах театрального фронта: Диспут на понедельнике «Зорь» // Вестн. театра. 1921. № 78 / 79. С. 157.
И вот что удивительно: повесть легко, без малейшего насилия "пошла на контакт"!
В 1934 году появилась статья М. С. Гуса (журнал "Тридцать дней". № 6), противопоставлявшая "Пиковую даму" гофманскому направлению (мы помним, что разговоры о влиянии на нее Гофмана нет–нет да возникали), настаивающая на глубокой реалистичности произведения и объясняющая, что Германн — это русский брат Жюльена Сореля, "молодого европейского мелкобуржуазного человека". Новый смысл повести — изображение первых ростков капитализма в России и связанной с ними растлевающей власти денег — был найден без грубого нажима и даже с некоторым историко–литературным изяществом. Обошлось без громогласного приказа "Пересмотреть!", достаточным оказалось едва заметное смещение акцентов: влияние не фантастики Гофмана, а реализма живописавших буржуазные нравы Бальзака и Стендаля. Легкость замены снова, конечно, объясняется художественной природой "Пиковой дамы" — потребовавшийся смысл был в ней, что сильно упрощало задачу: не привнести, а только извлечь!
Изучение повести в 1930–е вовсе не ограничивалось поисками актуального смысла. В эти годы появилось несколько превосходных работ Д. П. Якубовича, тонко вписывающих "Пиковую даму" в историко-литературный контекст (Дюканж, Фан–дер–Фельде), вышла книга А. 3. Лежнева "Проза Пушкина", где много внимания уделено стилю интересующей нас повести, и, главное, были написаны взаимодополняющие [170] исследования В. В. Виноградова — статья "Стиль "Пиковой Дамы"" (опубликована в 1936 году) и раздел в напечатанной
в 1941 году книге "Стиль Пушкина".170
Это обстоятельство далеко не всегда учитывается в обстановке постоянных литературоведческих самоповторов— см., например, ошибочное мнение об идентичности виноградовских текстов, запечатленное в кн.: Мейлах Б. С., Горницкая Н. С. А. С. Пушкин: Семинарий. Д., 1959. С. 176 (раздел написан Н. С. Горницкой).
О работах Виноградова следует сказать особо.
Мы лишены возможности даже перечислить в предлагаемых заметках имена ученых (не говоря уж о заглавиях их работ), внесших существенный вклад в изучение "Пиковой дамы": это перечисление заняло бы не одну страницу. Если же попробовать отобрать "самых–самых", то список имен, составленный "в порядке поступления" исследований, выглядел бы, вероятно, так (не будем оговариваться — эти оговорки смешны и бессмысленны, — что мнение наше субъективно и выражает лишь нашу точку зрения): М. О. Гершензон, Н. О. Лернер, В. Ф. Ходасевич, Л. П. Гроссман, А. Л. Слонимский, А. Л. Бем, Б. В. Томашевский, М. С. Альтман, П. М. Бицилли, Ю, Г. Оксман, Д. П. Якубович, В. В. Виноградов, Г. А. Гуковский, М. П. Алексеев, Л. С. Сидяков, Л. В. Чхаидзе, Н. А. Раевский, Ю. В. Манн, А. Н. Егунов, Н. Д. Тамарченко, С. Г. Бочаров, Д. М. Шарыпкин, Н. Я. Эйдельман, Ю. М. Лотман, Р. Н. Поддубная, Анна Ахматова, П. Дебрецени, О. С. Муравьева, Н. Н. Петрунина, А. В. Михайлов, Л. И. Вольперт. Сколько этот перечень ни сокращай, в нем всегда останутся два имени — Виктора Владимировича Виноградова и Юрия Михайловича Лотмана.
На первый взгляд узкоспециальные — трактующие только стиль повести — работы Виноградова оказались, как выяснилось с течением времени, неким литературоведческим аналогом "Пиковой дамы" — в них поставлены (а во многих случаях и решены) едва ли не все вопросы, которые будут волновать и позднее исследовательские умы. Точнее было бы сказать, что эти вопросы находятся (это и дало нам повод для уподобления "Пиковой даме") в промежуточном положении между "поставлены" и "решены". Подробно рассматривая ключевые эпизоды повести, Виноградов целенаправленно избегает объяснять их в рамках того или иного прочтения, а вместо этого искусным комментарием обнажает все смысловые потенции эпизода. Например, подойдя к известному моменту похорон графини, когда после обморока Германна "худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер ее побочный сын", ученый поясняет:"... повествователь как бы иронически демонстрирует свое пренебрежение к таким формам сюжетного построения, которые могли бы быть извлечены из соответствующего круга тем и мотивов модной в 30–х годах французской "неистовой словесности". Образ невольного матереубийцы, сцена карточного поединка между братьями — побочными детьми старой ведьмы, с эффектным финалом — сумасшествием одного из них, — вот что было бы сфабриковано французским "кошмарным" романом из материала "Пиковой дамы" [171] . Такой подход, вполне учитывающий авторскую установку на многовариантность прочтений, но дающий эпизоду точное историко-литературное пояснение, представляется нам куда более созвучным духу повести, чем упоминавшиеся рассуждения "сын или внук?"
171
Виноградов В. В. Избранные труды: О языке худож. прозы. М., 1980. С. 257.
Превосходно передающую удивительное равновесие различных планов пушкинской повести, статью "Стиль "Пиковой Дамы"" (а судя по всему, и соответствующий фрагмент "Стиля Пушкина") автор оканчивал в ссылке, практически без книг. Это выясняется из имеющего самостоятельную научную ценность комментария Е. А. Тоддеса к недавнему академическому изданию трудов Виноградова [172] , и это достойно всяческого изумления. Особенно если сопоставить высочайший уровень виноградовских исследований с беспомощностью многих нынешних работ, выполненных в тиши просторных библиотек: поневоле лишний раз отметишь многообразие форм и неуловимость сути "тайной недоброжелательности".
172
Там же. С. 344. Заметим, что другое исследование, выделенное нами из огромной литературы о пушкинской повести, тоже имеет свою специфику — оно «Пиковой даме» как бы специально и не посвящено (см.: Лотман Ю. М. Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века II Учен. зап. Тарт. ун–та. 1975. Вып. 394. С. 120—142.
Но вернемся, однако, к оставленной нами истории осмысления "Пиковой дамы".
В 1948 году Григорий Александрович Гуковский пишет книгу "Пушкин и проблемы реалистического стиля". На многих страницах он со всей мощью своего необыкновенного таланта (вероятно, одного из самых ярких в нашем литературоведении) и с поразительным, на первый взгляд, но не редким даже для человека его ума доверием к своему времени развивает предложенную 1930–ми годами концепцию антибуржуазного характера пушкинской повести. Тема капитализма для Гуковского— главная в "Пиковой даме" ("…Пушкин впервые в России дал художественный анализ этой темы и художественный метод ее раскрытия, — изображение черной силы денег, губящей личность, мораль, психику человека") [173] .
173
Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 341.
Мы уже говорили, что выделяемая Гуковским тема в повести несомненно присутствует. Но вот главная ли она? И вообще есть ли в "Пиковой даме" главная тема?
Между тем версии Гуковского было суждено некоторое будущее. Добравшийся до данной страницы читатель предлагаемых заметок уже, конечно, не удивится, узнав, что на самом деле у этой версии не должно было быть никакого будущего. (Так все-таки суждено или нет?) Не должно было быть и самой книги "Пушкин и проблемы реалистического стиля", оконченной Гуковским незадолго до ареста (1949) и гибели 2 апреля 1950 года. Но следует цепь счастливых случайностей и общенародных событий — и в 1957 году рукопись становится книгой.