Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

А как пришел час вечерни, изволила ее величество прислать Анну Федоровну Юшкову: «Ночуй-де у меня, Филатовна!». И я сказала: «Воля ее императорского величества». А как изволила откушать ввечеру и изволила раздеться, то меня княгиня привела в почивальную пред ее величество и изволила меня к ручке пожаловать и тешилась: взяла меня за плечо так крепко, что с телом захватила, ажно больно мне было. И изволила привесть меня к окну и изволила мне глядеть в глаза, сказала: «Стара очень, никак была Филатовна — только пожелтела». И я сказала: «Уже, матушка, запустила себя: прежде пачкавалась белилами, брови марала, румянилась». И ее величество изволила говорить: «Румяниться не надобно, а брови марай». И много тешилась и изволила про свое величество спросить: «Стара я стала, Филатовна?». И я сказала:

«Никак, матушка, ни маленькой старинки в вашем величестве!» — «Какова же я толщиною — с Авдотью Ивановну?» И я сказала: «Нельзя, матушка, сменить ваше величество с нею, она вдвое толще». Только изволила сказать: «Вот, вот, видишь ли!». А как замолчу, то изволит сказать: «Ну, говори, Филатовна!». И я скажу: «Не знаю, что, матушка, говорить: душа во мне трепещется, дай отдохнуть». И ее величеству это смешно стало, изволила тешиться: «Поди ко мне поближе». И мне стала ее величества милость и страшна и мила, упала перед ножками в землю и целую юбочку. А ее величество тешится: «Подымите ее». А княгиня меня тащит за рукав кверху, я и пуще не умею встать. И так моя матушка светла была, что от радости ночь плакала и спать не могла. «Ну, Филатовна, говори!». — «Не знаю, матушка, что говорить». — «Рассказывай про разбойников!». Меня уже горе взяло: «Я, мол, с разбойниками не живала». И изволила приказывать: что я делаю, скажи Авдотье Ивановне. И долго вечером изволила сидеть и пошла почивать, а меня княгиня опять взяла к себе, а княгиня живет перед почивальнею.

А поутру меня опять привели в почивальную перед ее величеством в десятом часу, и первое слово изволила сказать: «Чаю, тебе не мягко спать было?». И опять упала я в землю перед ее величеством, и изволила тешиться: «Подымите ее; ну, Филатовна, рассказывай!» И я стала говорить: «Вчерася, матушка, день я сидела, как к исповеди готовилась: сердце все во мне трепетало». И ее величество тешилась: «А нынеча что?». — «А сегодня, матушка, к причастию готовилась». И так изволила моя матушка светла быть, что сказать не умею. «Ну, Филатовна, говори!» И я скажу: «Не знаю уже, что говорить, всемилостивая». — «Где твой муж и у каких дел?» И я сказала: «В селе Дединове в Коломенском уезде управителем». Матушка изволила вспамятовать: «Вы-де были в новгородских?». — «Те, мол, волости, государыня, отданы в Невский монастырь». — «Где же-де вам лучше, в новгородских или в коломенских?» И я сказала: «В новгородских лучше было». И ее величество изволила сказать: «Да для тебя не отнимать их стать. А где вы живете, богаты ли мужики?». — «Богаты, матушка». — «Для чего ж вы от них не богаты?» — «У меня, мол, муж говорит, всемилостивейшая государыня, как я лягу спать, ничего не боюся, и подушка в головах не вертится». И ее величество изволила сказать: «Эдак лучше, Филатовна: не пользует имение в день гнева, а правда избавляет от смерти». И я в землю поклонилась. А как замолчу, изволит сказать: «Ну, говори, Филатовна, говори». И я скажу: «Матушка, уже все высказала». — «Еще не все сказала: скажи-ка, стреляют ли дамы в Москве?» — «Видела я, государыня, князь Алексей Михайлович (Черкасский) учит княжну стрелять из окна, а поставлена мишень на заборе». — «Попадает ли она?» — «Иное, матушка, попадает, а иное кривенько». — «А птиц стреляет ли?» — «Видела, государыня, посадили голубя близко к мишени и застрелила в крыло, и голубь ходил на кривобок, а другой раз уже пристрелила». — «А другие дамы стреляют ли?» — «Не могу, матушка, до-несть, не видывала». Изволила мать моя милостиво расспрашивать, покамест кушать изволила. А как убраться изволила, то пожаловала к ручке: «Прости, Филатовна, я опять по тебя пришлю: поклонись Григорью Петровичу, Авдотье Ивановне». И изволила приказать Анне Федоровне Юшковой: «Вели отвезти Филатовну на верейке лакеям, да и проводить». И пожаловала мне сто рублев; изволила сказать: «Я-де помню село Дединово: с матушкою ездила молиться к Миколе». А я молвила: «Ну-тко, мол, матушка, ныне пожалуй к Миколе-то Чудотворцу помолиться». И ее величество изволила сказать: «Молись Богу, Филатовна, как мир будет». Изволила меня послать, чтобы я ходила по саду: «Погляди, Филатовна, моих птиц».

И как привели меня в сад, и ходят две птицы величиною и от копыт вышиною с большую лошадь, копыта коровьи, коленки лошадиные, бедра лошадиные, а как подымет крыло — бедра голы, как тело птичье, а шея, как у лебедя, длинна, мер в семь или восемь, длиннее лебяжьей; головка гусиная и носок меньше гусиного; а перье на ней такое, что на шляпах носят. И как я стала дивиться такой великой вещи и промолвила: «Как-та их зовут», то остановил меня лакей: «Постой». И побежал от меня во дворец, и прибежал ко мне возвратно: «Изволила государыня сказать: эту птицу зовут строкофамил; она-де яйца те несет, что в церквах по паникадилам привешивают».

Состоявшие при императрице приживалки и шуты, болтая, сообщали ей сплетни, ходившие по городу, и интимные дрязги из семейной жизни придворных; но Анна Иоанновна этим не удовлетворялась: ее интересовали не одни только петербургские сплетни, но и московские; с этой целью она вела постоянную переписку с родственником своим, московским генералом-губернатором С. А. Салтыковым, поручая ему тайно узнавать и доносить ей о домашних делах разных лиц. В свои комнатные фрейлины она выбирала преимущественно таких девиц, которые имели хорошие голоса. Когда императрица оставалась в своей опочивальне, фрейлины должны были сидеть в соседней комнате и заниматься рукоделием, вышиванием, вязанием. Соскучившись, Анна Иоанновна отворяла к ним дверь и говорила: «Ну, девки, пойте!» — и девки пели до тех пор, пока государыня не кричала: «Довольно!» Иногда она требовала к себе гвардейских солдат с их женами и приказывала им плясать по-русски и водить хороводы, в которых заставляла принимать участие присутствовавших вельмож.

Она не чуждалась и литературных развлечений: узнав как-то, что Тредиаковский написал стихотворение игривого содержания, она призвала автора к себе и велела ему прочитать свое произведение. Тредиаковский в одном из своих писем так рассказывает об этом чтении: «Имел счастье читать государыне императрице, у камина, стоя на коленях перед ее императорским величеством, и по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину».

Анна Иоанновна вообще была очень строга к своим приближенным и обращалась с ними крайне сурово. Так, например, однажды две фрейлины, сестры Салтыковы, которых она заставила петь целый вечер, осмелились наконец заметить ей, что они уже много пели и устали. Императрица, не терпевшая никаких возражений, до такой степени разгневалась на бедных девушек, что тут же прибила их и отправила на целую неделю стирать белье на прачечном дворе. В другой раз, узнав, что на одном частном балу какие-то дамы очень хорошо танцевали, она послала за ними и приказала танцевать в своем присутствии. Дамы начали танец, но, смущенные грозным видом государыни, смешались, перепутали фигуры и в нерешительности остановились. Императрица молча поднялась с своего кресла, подошла к помертвевшим от страха танцоркам, отвесила каждой по пощечине и затем, возвратившись на место, велела снова начать танец. Анна Иоанновна очень благоволила к статс-даме графине Авдотье Ивановне Чернышевой, потому что она хорошо умела рассказывать городские новости и анекдоты; но, несмотря на это, никогда не позволяла ей садиться при себе. Однажды Чернышева, разговаривая с императрицей, почувствовала себя дурно и едва могла стоять на ногах.

Анна Иоанновна, заметив это, сказала своей собеседнице: «Ты можешь опереться на стол, служанка заслонит тебя и, таким образом, я не буду видеть твоей позы».

Шуты при дворе Анны Иоанновны не имели того значения, которым пользовались при Петре I. Петр держал шутов не для собственной только забавы и увеселения, но как одно из орудий насмешки, употреблявшейся им иногда против грубых предрассудков и невежества, коренившихся в тогдашнем обществе. Шуты Петра очень часто резкой и ядовитой остротой клеймили пороки и обнаруживали злоупотребления лиц, даже самых близких к государю. Когда вельможи жаловались Петру на слишком бесцеремонное обхождение шутов, он отвечал: «Что вы хотите, чтобы я с ними сделал? Ведь они дураки!». Шуты же Анны Иоанновны не смели никому высказывать правды в глаза и по доброй воле или принуждению исполняли роль простых скоморохов, потешая свою повелительницу забавными выходками, паясничеством, сказками и прибаутками.

По свидетельству Гаврилы Державина, всякий раз, как императрица слушала обедню в придворной церкви, шуты ее садились на лукошки в той комнате, через которую ей нужно было проходить во внутренние покои, и кудахтали, подражая наседкам. Иногда Анна Иоанновна заставляла их становиться гуськом, лицом к стене, и по очереди толкать один другого изо всей силы; шуты приходили в азарт, дрались, таскали друг друга за волосы и царапались до крови. Императрица, а в угоду ей и весь двор, восхищались таким зрелищем и помирали со смеху. Для поощрения и награждения своих шутов Анна Иоанновна учредила даже особый шутовской орден «св. Бенедикта», весьма схожий с крестом ордена св. Александра Невского и носившийся в петлице на красной ленте.

Официальных шутов при императрице находилось шесть человек: Балакирев и д'Акоста, унаследованные ею от Петра I, Педрилло, граф Апраксин, князь Волконский и князь Голицын. Появление при дворе в роли шутов лиц из родовитой русской знати восходит к XVII столетию. У Ивана Грозного был шут, князь Осип Гвоздев, которого грозный царь и убил, шутя. В шутовских обрядах, свадьбах и маскарадах петровского времени главными актерами с титулом «князь-папы» и «князь-игуменьи» фигурировали: думный дьяк Н. М. Зотов, боярин П. И. Бутурлин, вдова окольничего Д. Г. Ржевская, статс-дама княгиня Н. И. Голицына и другие. Анна Иоанновна имела свои причины продолжать такое унижение старинного боярства, помня хорошо, как оно стремилось при ее воцарении ограничить самодержавие в свою пользу.

Чтобы можно было составить некоторое понятие о личности шутов Анны Иоанновны, мы постараемся сгруппировать те немногие и отрывочные сведения о них, которые разбросаны в документах и мемуарах того времени.

Иван Емельянович Балакирев, сын бедного дворянина, был сперва стряпчим в Хутынском монастыре близ Новгорода, а потом, вытребованный в 1718 г. наравне с другими дворянами в Петербург на службу, определен «к инженерному учению». В столице он случайно познакомился с царским любимцем камергером Монсом, понравился ему своим веселым характером, балагурством и находчивостью и сделался его домашним человеком. Монс, уже тогда владевший сердцем императрицы Екатерины I, устроил Балакиреву место камер-лакея, поручал ему выведывать и выслушивать придворные новости и разговоры и при его содействии продавал разным лицам свои услуги и заступничество. Прикинувшись шутом, бывший стряпчий сумел обратить на себя внимание Петра I и получил право острить и дурачиться в его присутствии. Однако Балакиреву недолго пришлось пользоваться выгодами своего нового положения. Арестованный в 1724 г. вместе с Монсом, он подвергся пытке и за «разные плутовства» был наказан нещадно батогами и сослан в Рогервик в крепостные работы.

По вступлении на престол Екатерины I Балакирев был возвращен из ссылки и определен в Преображенский полк солдатом. Несмотря на все старания и хлопоты, он только в царствование Анны Иоанновны попал снова ко двору и получил звание придворного шута. Наученный горьким опытом, Балакирев вел себя очень осторожно и заботился более всего о том, чтобы обеспечить себя на черный день. Анна Иоанновна, по-видимому, благоволила к нему; по крайней мере когда в 1732 г. Балакирев женился на дочери посадского Морозова и не получил обещанных ему в приданое 2000 руб., императрица приказала немедленно и не принимая никаких отговорок «доправить» эти деньги с Морозова и отдать их Балакиреву. В другой раз он вздумал разыграть лотерею, и Анна Иоанновна усердно хлопотала о раздаче билетов. «При сем посылаю вам, — писала она в Москву Салтыкову, — бумажку: Балакирев лошадь проигрывает в лот, и ты изволь в Москве приказать, чтоб подписались, кто хочет и сколько кто хочет, и ты пожалуй подпиши, а у нас все пишут». Кстати заметим, что многочисленные анекдоты о Балакиреве большей частью выдуманы или заимствованы из польских книжек подобного же содержания. Ни один из современных Петру I писателей, рассказывая о царских забавах, даже не упоминает имени Балакирева.