Столп. Артамон Матвеев

В тот же день, 8 февраля, князь Одоевский получил в управление Аптекарский приказ.

Но лечение шло по-старому. Боярин приходил то с Яганом Костериусом, то с Лаврентием Блюментростом, приводил Стефана Фангуданова, Ягана фон Розенбурга, Даниила фон Гадена. Допивал за царём лекарства, а болящему становилось хуже, боли в ногах сна лишили.

Минуло ещё четыре дня. Фёдор Алексеевич лежал пластом. Подступили к Никите Ивановичу тётки государевы — Ирина, Анна, Татьяна, с ними сёстры — Софья, Марфа, Феодосия.

— Спаси наше солнышко, Никита Иванович! — расплакалась царевна Софья. — Ежели нет среди докторов стоящего, скорее выписывай из-за моря умельца из умельцев. Сколько бы ни запросил — зови.

Никита Иванович и сам был в тревоге. Приглашал к себе докторов, аптекарей, спрашивал, какая немочь грызёт великого государя.

Доктора говорили уклончиво, но все сходились на одном: надобно осмотреть болящего подробно — без такого осмотра истину установить невозможно.

Собралась Боярская дума, записали: смотреть докторам великого государя Фёдора Алексеевича в присутствии патриарха Иоакима и бояр.

Осмотр назначили на 14 февраля, но доктора сказали: для пользы дела и назавтра следует повторить консилиум.

Два дня царский Дворец жил тише воды, ниже травы.

Пятнадцатого, после повторного осмотра царя, доктора и аптекари сошлись в Столовой палате и в присутствии патриарха и бояр говорили о болезни и как её лечить. Но прежде им пришлось ответить на вопрос: не от порчи ли напущенной занемог великий государь?

— Не от порчи, — твёрдо, по-русски сказал Яган Костериус, — от природной цинги.

А дальше перешёл на латынь. Переводил его слова Левонтий Гроц.

— Зимой лекарства давать и принимать пристойно лёгкие. А как Бог даст вешнее время, способней лекарства принимать зело, потому что травы из земли проникают и корни прозябают и лучшую мочь имеют. Ножки великому государю — мазать мазью, накладывать пластырь. Вода тонка и противного знака не имеет.

Доктор Лаврентий Блюментрост, друг Матвеева, сказал коротко:

— Великий государь Фёдор Алексеевич болен цингой. Лечить болезнь надобно исподволь, а не скорым временем.

Стефан Фангуданов, тоже домашний человек Матвеева, о болезни говорил обстоятельнее других:

— Царю Фёдору Алексеевичу для здоровья следует сидеть в сухой ванне. Утроба у великого государя здорова. В почках болезни нет, желчь имеется в доброй свободе. В жилах бессилье от циножной крови с соляной мокротою, от той соли болезнь летит в суставы и сушит жилы. Та соль чинит воскишение крови и до зубов восходит. Лечить болезнь нужно постоянно, но не скоро, чтобы великий государь не обессилел.

Аптекарь Яган Гуттер Менсх советовал лечить цингу. Не признаки её, а откуда произошла: печень, стомах, селезёнку.

Доктора и аптекари фон Розенбург, фон Аден, Грамон, Михаил Цвинга, Симон Зомер, Крестьян Эглер — распознали в болезни всё ту же цингу и были согласны: лечение необходимо длительное.

Фёдор Алексеевич, ожидая врачебного приговора, личико делал строгое, но в сердце у него была тоска. Палата разрисована травами, цветы так и тянутся, и у царя-отрока дрожали губы. Ему казалось, он уже в могиле и цветы и буйные травы на его кладбищенском холмике.

Допустили к болящему старца Симеона Полоцкого. Учитель принёс свёрнутую в колесо берёзовую ленту.

— Знаешь, государь, что это такое?

— Не знаю.

— Пастуший рожок. — Симеон вытянул ленту в трубу, а в узкое место вставил дудочку из бузины. — Подуй.

Фёдор Алексеевич подул, и по спальне прокатился счастливый голосок рожка.

— Шёл базаром — вот и купил, — сказал Симеон.

Царь ещё разок гуднул и покосился на травы с цветами: без него весной рожки загудут.

— Я после себя брата Петра в царях оставлю. — Поглядел на учителя строго, гневно: не возражай!

— Я только что встретил доктора Блюментроста. Сказал, что твоя болезнь, нудящая тело, не смертельная. — Глаза у Симеона были честные. — Великий государь, дозволь слово молвить.

— Говори. — У Фёдора от затаённой радости глаза щипало.

— Ты, великий государь, нужен людям. Кинулись в ноги мне несколько человек на Ивановской площади: умоли-де самодержца суд судить.

— Какой суд? — не понял Фёдор Алексеевич.

— В том-то и беда. Людей без суда под замком держат, у кого — отца семейства, у кого — жену, иные в безвестности по полугоду сидят, иные по году.

— Так всех же выпустили! Батюшка Алексей Михайлович пожаловал.

— Этих не выпустили. Суда над ними не было.

Фёдор приложился к дудочке, гуднул, гуднул и выгудел Богдана Матвеевича Хитрово — аж взмок, как бежал.

— Свет наш несравненный, что стряслось?

— Гужу.

— Диво ты наше дивное! Я ведь с радостью — твоя болезнь не страшная. Скорым обычаем её не вылечишь, но весною будешь как маков цвет.

И тут в государеву опочивальню вошёл князь Никита Иванович Одоевский, а за ним Яган фон Розенбург, Лаврентий Блюментрост, аптекарь Крестьян Эглер, а далее толпой бояре.

— Великий государь, — глаза у Никиты Ивановича светились ласково, — всё слава Богу. Потерпеть придётся, но молитвами Пресвятой Богородицы забудешь о немочах. Доктора мазь составили, пластырь у них тоже готов, а покуда лекарство прими.

Лечился Фёдор Алексеевич с удовольствием. Когда врачи отошли от постели, сказал:

— Покуда вы, бояре, на глазах у меня, хочу дать указ. Дума не разъехалась по домам?

— Все на местах, великий государь! — радостно объявил Хитрово. — Все семьдесят.

— Вот пусть и дадут тотчас ход моему царскому слову. Повелеваю ныне и впредь решать дела всех, подвергнутых предварительному заключению в Разбойном приказе, без промедления. Колодников, на ком нет вины, а коли есть, так невеликая, не страшная, освобождать без всякого задержания. Если же судьи быстро дела решить затрудняются — докладывать о том мне, великому государю.