Столп. Артамон Матвеев

Царь подумал и согласился:

— Пусть среди немцев поживут. Но чтоб не долго.

Горница, где ожидал обед, была просторная, печь выбелена до голубизны, а на ней огромная роза. Лавки волчьими шкурами застелены. На стене медвежья, с башкой. Иконы все в ризах.

Хозяин дома был охотником, некогда хаживал он с Артамоном Сергеевичем в его полку на поляков. В тех многих войнах жену себе приискал, гарную Параську.

Угощала Параська царя с царицей борщом красным, как огонь. И на вкус такими же огненным, с перцем, с травками. На перемену — вареники со свежей земляникой да клубничкою, с вишней на мёду, с черносливом.

Была ещё фаршированная щука, грузди, маринованные целенькими боровички. Сало простое, копчёное, обсыпанное красным перцем. Из питья горилка, тоже с перцем, терновочка, вишнёвка. На запивку — черничный сок, мочёная брусника.

Горилка взбодрила, терновочку с первого раза не распробовали, пришлось повторить. Тут и сальце нашло дорожку. Целёхонькие боровички изумляли и видом, и на вкус.

Ни царь, ни царица от борща не отказались. Вареники кушали глаза жмуря...

За столом вспоминали охоту, как Бурляй заразил гусыню да как дивно высоко залетел в небеса Аксак. Похваливали отроков-славильщиков. О царевиче Петре пошли речи. У него уже зубов полон рот. Говорит: «царь». А кормилице так даже приказывает: «Дай тити посасать!»

— На цаплю он у нас похож! — смеялась Наталья Кирилловна. — Ножки длинные, ходит уж так осторожно, будто по льду.

— В Коломенском будем Петрушин годок праздновать! — решил Алексей Михайлович. — Симеон-то новый дворец тоже стихами повеличал:

Дом зело красный прехитро созданный, Частности царствей лепо сготовленный. Красоту его мощно есть равняти Соломоновой прекрасной палате.

— Я царевичу Петру подарок приготовил, — сказал Артамон Сергеевич. — Но хочу посоветоваться с тобой, великая государыня.

Наталья Кирилловна опустила веки, приятно было: создатель её счастья всесильный Матвеев расстояние держит почтительнейше.

— Куклу мастер сделал. Офицера иноземного строя. В сапогах, в мундире, в шапке. Ключом в спине повернёшь — глазами туда-сюда водит, руку поднимает, а в руке сабля.

— Кто устроил? — у Алексей Михайловича уже огоньки в глазах.

— Ян Цыпер, рудознатец. Его Стаден привёз, с трубачами... Я чего спрашиваю? Не напугать бы царевича...

— А велик солдат? — спросила Наталья Кирилловна.

— С локоть.

— Ну, не больно велик. Петруша сметливый. Рад будет... Боюсь, только не приболел бы в самый свой праздник — ещё один зубок режется. Десятый!

— Десятый! — ахнул Артамон Сергеевич.

— Мы всё про Петра, а тридцатого и у Фёдор Алексеевича день рожденья, — сказал Алексей Михайлович.

Обомлел Матвеев: надо же так сплоховать!

— Фёдору Алексеевичу у меня конь приготовлен, — соврал, и от вранья охрип, пришлось промочить горло. — Он ведь у вас — великий охотник до лошадей!

А сам уже думал, есть ли на конюшне скотинка, достойная царских конюшен. Два дня, впрочем, впереди.

— А что это за икона у тебя в простенке? — спросил Алексей Михайлович хозяина, стоявшего с супругою на почтительном удалении от стола.

— Блаженный Микула Свят. Мой батюшка родом из Пскова.

— На палке он, что ли?

— На палке, великий государь. Микула Свят с ребятишками на палках любил скакать.

— Знаю про него — Иоанну Васильевичу кусок сырого мяса поднёс.

— За пролитую невинную кровь уличил перед Богом.

— Царь — руки Божии! — грянул вдруг Алексей Михайлович. — Дерзили — и наказаны. Богу, говорю, дерзили.

«Господи! Весь день насмарку», — перепугался Матвеев.

— Воистину так! — согласился хозяин, кланяясь. — Фёдора Сыркина пресветлый Иоанн Васильевич приказал под водой протащить, а потом и спрашивает: «Что видел?» А тот в ответ: «Чертей, которые ждут тебя». Иван Васильевич тут и поставил его в котёл с кипящей водой, деньги требовал. Сыркин пытки не стерпел, отдал тридцать тысяч серебром, а Иван Васильевич велел его в куски рубить... Всё из-за дерзости, великий государь.

— Домой пора! — Алексей Михайлович резко встал.

На поляне царя и царицу ждала карета: Артамон Сергеевич и об этом подумал.

Их величества тотчас укатили, Матвеева с собой не позвали.

«Господи! — думал Артамон Сергеевич. — Неужто Тишайший на себя шубу Грозного примеряет?»

Сосало под ложечкой: Михалыч отходчив, да на авось нельзя полагаться. Прикидывал, кого из древних царей представить в комедии — в пример бы себе взял государь державный. Со Спафарием надо посоветоваться, но так и подмывало царя-изверга подсунуть, как его Бог наказывает.

8

«Лошадь — человеку крылья», — приговаривал Артамон Сергеевич, обходя конюшню.

Жеребцы как жеребцы, с норовом, кобылы холёные, ладные, у меринов вечное их недоумение в глазах.

Удивить было нечем. К хозяину подошёл татарин Мужип — подарок гетмана Демьяна Многогрешного.

Улыбнулся — рот зубастый, в глазах дикие огоньки.

— Конь-огонь нужен? Мужип знает, где взять.

— Где же?

— Моя земляк служит конюшня. Там торговый человек стоят. Есть конь. Араб. Серая-серая в гречку! — И поцеловал себе пальцы.

— Серый в гречку, говоришь? Поехали, Мужип.

Владельцем коня оказался армянин, прибывший в посольстве армянской шёлковой компании во главе с Григорием Лусиковым. Купца звали Арам. Увидевши перед собой самого Артамона Сергеевича, купец пал в ноги: в Персии сильные мира сего зависимых от их воли людей почитают за рабов.

— Я слышал, — сказал Матвеев, — у тебя есть добрая лошадь на продажу.

— О, господин! — просиял купец. — Если лошадь нужна Артамону Сергеевичу, она — его. Я прикажу надеть на коня уздечку и седло.

— Я хотел бы посмотреть сначала.

— О, господин!

Лошадиные благородные крови — всё на морде.

Голова точёная, губы и ноздри нежно-розовые, в глазах то замирающий, то нарастающий потаённый блеск. Уши настороженные. На шее каждая жилочка видна. Масть, может, и впрямь серая в гречку, а скорее лунная, когда сумерки, когда луна не набрала света.