Столыпин. На пути к великой России

Царское решение не было капитуляцией, самодержавие в России не отменялось. Манифестом от 17 октября и последующей за ней корректировкой избирательного закона 3 июня 1907 г. Николаю удалось найти примирительную золотую середину между конфликтующими друг с другом властью и обществом. Это позволило вовлечь в государственное строительство наиболее лояльный оппозиционный элемент. В условиях кризиса правящей элиты другого варианта спасения страны не существовало. Манифестом от 17 октября государь предложил обществу не стояние в настоящем, не уход в прошлое (булыгинская Дума напоминала Земский собор допетровских времен. – Д.С.), а то, чего оно так желало, – новое будущее. На сладких мечтах о будущем выросла вся революция. Николай отнял у революции ее мечту, предложив народу иной, единственно светлый путь развития страны. В соответствии с ним все новообразования: Дума, партии, профсоюзы, как и уже существующие в стране институты (банки, университеты и т. д.), – должны быть проникнуты русским духом. Русское общество станет гражданским и свободным, но его духовные нравственные высоты останутся за православием. Царь и поддерживавшая его небольшая группа здравомыслящих консерваторов понимали, что без здорового духовного питания, без существования в обществе высших форм проявления любви любая самая совершенная общественная система обречена на саморазрушение и смерть.

В то же время, как уже говорилось, царь отдавал себе отчет, что выдвинутые им новые государственные идеи требуют новых государственных людей. Поэтому следующим его шагом стал публичный призыв к народу помочь власти в ее желании обустроить Россию. С этой целью Николай выступил 27 апреля 1906 г. перед депутатами I Государственной думы.

«Всевышним Промыслом врученное Мне попечение о благе отечества, – обращался Николай II к думским депутатам первого созыва, – побудило Меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа.

С пламенной верой в светлое будущее России Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным Моим подданным выбрать от себя.

Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас. (…)

Я же буду охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные, с твердой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству для выяснения нужд столь близкого моему сердцу крестьянства, просвещения народа и его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия государства необходима не одна свобода – необходим порядок на основе права. Да исполнятся горячие мои пожелания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие государство крепкое и просвещенное. (…)

Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие Царя и народа. Бог в помощь Мне и вам»[371].

На этом выступлении государя присутствовал недавно назначенный министром внутренних дел Петр Аркадьевич Столыпин. Возможно, именно эта речь дала Столыпину импульс к концептуальной разработке предстоящих перемен. Знаменательно, что и само обращение царя к Думе было воспринято министром как «пламенная молитва», то есть как своего рода Божий посыл к разработке и осуществлению преобразований.

Развитие России по новому пути потребовало от царя и его министров огромной самоотдачи. С точки зрения западных политических теорий предстояло совершить невозможное: демократические свободы, дарованные Манифестом от 17 октября, адаптировать к православному религиозному опыту, одновременно раскрывая творческие силы православного сознания. И словно в ответ на этот вызов истории в России появился Столыпин, которому светлое будущее виделось как настоящее, который так мыслил и жил его категориями, что был способен видеть завтрашний день через «приоткрытую завесу».

Теперь царь не был одинок. В лице Столыпина он обрел и искусного навигатора, и точку опоры на избранном пути.

Глава 6 Доверительный союз

В исторической науке роль государя в проводимых его же правительством реформах 1906–1911 гг. незаслуженно умаляется. Более того, поддерживается ложное представление, что царь был пассивным сторонним наблюдателем великих столыпинских свершений. Однако даже беглый обзор фактов приводит нас к противоположному выводу: в эпоху Столыпина не только правительство, но и сам Николай II перешли в режим усиленной государственной работы. «Ситуация в стране с 1905 по 1909 год, – свидетельствует баронесса София Буксгевден, – складывалась таким образом, что императорская чета отложила все свои поездки по стране и за рубежом. Император должен был находиться в постоянном контакте со своими министрами. Дума была новым учреждением, в связи с чем возникало много вопросов. Пришлось отложить охоту в Польше и посещение Крыма»[372]. В 1909 г., в самый разгар столыпинского курса, император, всегда сдержанный в разговорах о себе признался, что работает за троих[373]. Не случайно императрица жаловалась супруге председателя правительства Ольге Борисовне о чрезмерной усталости своего мужа. Рабочий график государя становился все более плотным, а время, предназначенное для отдыха, сокращалось из года в год. «Его работа в течение царствования, – вспоминала друг царской семьи баронесса С.К. Бухсгевден, – все время увеличивалась, так как появились новые министерства и департаменты»[374]. Даже уезжая с семьей на отдых в Ливадию, царь продолжал свою управленческую деятельность. Здесь, вдали от петербургской суеты, он обычно встречался с семьей только за едой, во время чая и в те редкие вечера, когда дела не призывали его в рабочий кабинет. По свидетельству А.А. Мосолова, непосредственного очевидца пребывания царской семьи в Ливадии, Николай уже с самого утра после короткой прогулки начинал принимать посетителей. Работа возобновлялась после обеда с четырех часов и продолжалась до половины седьмого вечера. Во второй половине дня государь чаще всего рассматривал министерские отчеты[375].

Физическое здоровье позволяло царю работать с раннего утра до позднего вечера. «Выносливость его была поразительной», – вспоминал все тот же Мосолов. Люди, живущие недалеко от дворца в Царском Селе, свидетельствовали, что свет в рабочем кабинете царя гас далеко за полночь. Порой и глубокой ночью Николай возвращался в свой кабинет, если поступали известия, требовавшие безотлагательного решения[376]. «Я вспоминаю, – писала баронесса С.К. Бухсгевден, – как однажды, возвращаясь из Царского Села в Санкт-Петербург, куда Император сопровождал своих дочерей, я посмотрела на часы и заметила, что мы будем во Дворце очень поздно, после часу ночи, и что мне уже очень хочется в постель. “Вы счастливая женщина, – сказал Государь, – у меня же масса работы, которую я еще должен сделать. Должен просмотреть министерские донесения, а уже в девять часов я должен принять Х., так что вставать мне придется в семь часов утра!”»[377]. В годы первой революции Николаю приходилось работать целыми сутками, из-за чего у него возникли затяжные головные боли.

Ко всем прочему следует добавить и молитвенную занятость императора. Людям, далеким от религиозной жизни, нелегко понять, что глубокая искренняя молитва есть высшее нравственное переживание, в котором человек напрягает все силы своего естества, чтобы все доброе, что живет в нем и в тех людях, о которых он молится, получило Божье благословение и силу. Даже в Ливадии государь никогда не пропускал службы, как бы ни сложились обстоятельства[378].

Царский день был расписан по минутам, и в этом жестко регламентированном дне редко удавалось найти отдохновение. Круг царского служения представлялся настолько безграничным, что у государя не оставалось времени на личные знакомства и дружеские отношения. Даже в переписке с матерью Николаю приходилось, зная интересы Марии Федоровны, обсуждать политические дела. Единственным оазисом, долгое время находившимся вне политики, оставалась семья. Впрочем, и здесь перед царем стояла государственная задача: воспитать сына достойным правителем страны.

Современники отмечали целый ряд способностей Николая как государственного деятеля. У него была исключительная помять, в разговоре с министрами он с полуслова схватывал суть проблемы, оценивая все оттенки ее изложения[379]. «Надо сказать, – характеризовал царя во время приема докладов управляющий государственным коннозаводством Н.Б. Щербатов, – во всех технических вопросах более благоприятного лица для докладов себе представить нельзя было. …Входил во все подробности, делом интересовался чрезвычайно»[380]. При возникновении принципиальных разногласий с министрами государь проявлял удивительный такт и выдержку, позволявшую мягко, без нажима настоять на своем.

Основная тяжесть царской работы приходилось на создание и реализацию генерального плана строительства российской государственности. Как уже говорилось, план был задуман царем раньше, чем к нему приступил Столыпин и внес свои дополнения и коррективы. «О русском Императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно, – писал о Николае президент Французской Республики Эмиль Лубэ. – Русский Император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно»[381]. Однако эта колоссальная деятельность Николая II оказалась незамеченной и не оцененной его современниками. Вместо благодарности общество отплатило царю черной злобой и клеветой. В чем же причины такого неприятия государя?

В отличие от демократического правления самодержавная верховная власть в своем классическом виде не стремится ежедневно подчеркивать перед публикой собственные достижения. Государь отвечает только перед Богом, и политический пиар, широко используемый в тиранических и демократических государствах, несовместим с его христианской установкой: искать славы у Бога, а не у людей, ибо что хорошо у людей, сказано в Священном Писании, может оказаться мерзостью перед Богом. Государь не собирался отдавать свою власть на суд общественного мнения. Отсюда его отказ повторно выступать перед скандальной Государственной думой, нежелание отвечать на газетную клевету и сплетни. Отказываясь от личного публичного ответа на нападки в собственный адрес, государь надеялся, что его народ, так искренне молящийся о нем во время церковной ектеньи, не отречется от него.