Столыпин

Карета при въезде остановилась у какой-то речушки. Переодевшись, он не без улыбки осмотрел себя в зеркало, которое держал капитан. Золоченый мундир камергера с золотыми же ключами на фалдах смотрелся в зеркале прекрасно.

– Кто такова? Неман?

Капитан понял насмешливый вопрос и ответ дал точный:

– Неман будет дальше, ваше сиятельство. Это всего лишь Городница.

– Не от нее ли название?

– Кто знает, говорят, от нее. Это не по моей части, – ответствовал, оглядываясь по сторонам, капитан. – Пора садиться. Там сами у местных изволите спросить.

Но в Гродно было уже не до реки. У заставы с одной стороны цепью стояли жандармы, по другую сторону – знаменитые гродненские гусары. Еще по рассказам отца Столыпин знал, как лихой Гродненский полк круговым рейдом проходил по турецким тылам, врубаясь там, где его не ожидали. Сейчас сын, в камергерском мундире, при шпаге и в фуражке с белым летним околышем не без удовольствия отдал честь красиво вскинутым саблями всадникам. Их немного тут гарцевало на месте, может, полк и вообще сейчас где-то на ученьях находился, а эти лихо сидящие в седлах были высланы, так сказать, для встречи губернатора.

Немного смущенный своей парадностью, он прошел меж шпалер гусар и конных жандармов туда, где с хлебом-солью на рушниках стояли разодетые девчушки. Почему-то поперек дороги. Но очень красиво помахивали вплетенными в косы лентами! Трудно было понять – польский ли обычай, белорусский ли. Пожалуй, все вперемешку, но роскошно свисавший кистями рушник, на нем пышно вздымавшийся каравай… и простенькая деревянная солонка – нет, все-таки что-то местное, не шляхетское.

– Как звать тебя, милая? – покровительственно потрепал он по косам девчушку, державшую на вытянутых ладонях рушник.

– Алеся, пане добродею, – ответила она, потупившись.

Гм!.. Дома Алеся, и здесь то же самое!

Он отломил хлеба, обмакнул его в гостеприимную соль и, пожевав, поклонился стоявшим за этими девчушками людям. Но девчушки то ли не понимали, то ли у них заведено было так – не расступаться. Все ж не свадьба – не станешь бросать деньги на поднос! Рассмеявшись отнюдь не губернаторским смехом, он поцеловал румяную щечку этой Алеси, поцеловал и другую – и девичий заслон расступился. Открытую дорогу сопровождал веселый хор:

День добры табе, пане гаспадару!..

Бачышь, чераз поле, широкае поле,

Бачышь, чераз межи залаценькия

Идуць, тякуць голубенькия облачки,

Все пытаюць славнага пана,

Славнага пана, пана гаспадара:

«А чым жа ты, пан, уславився,

Чым жа нам так спадабався?..»

Певуньи продолжали наивно перечислять, чем должен быть славен их пан-господарь, – и столы заломные, и яства отменные, и кубки серебряные, и подарки истинно панские, а Столыпин смущенно думал: «Да ничем, девоньки милые… Может, попозже, через годик-другой о том спросите?..»

Он не знал, конечно, что и года-то единого ему не дано в этом белорусском краю…

А если б и знал? Кто вправе изменить свою судьбу?!

Не оглядываясь и не замечая, что за ним с саблей наголо вышагивает Недреманное око, губернатор прошествовал, – а как же, нельзя было просто «идти» при таком скоплении народа. Какие-то приветствия. Делегации. И все наособь. По правую руку – дворяне во главе со своим предводителем. По левую – купцы, тоже со своим старшиной. Дальше – мещане, не поймешь, кем руководимые. Местная интеллигенция, разумеется, вместе с директором гимназии. Чиновники, надраившие пуговицы своих мундиров. А как присмотреться… в сторонке, при всех немыслимых пейсах и широкополых черных шляпах, с раввином во главе, – ага, евреи, тоже своей особливой делегацией. Отдав первый поклон дворянам, потом купцам, потом всем другим по очереди, даже развязной группе каких-то бродячих циркачей, губернатор остановился и перед раввином. Видит православный Бог, он не знал, как вести себя с этими бородатыми, робко жавшимися в кучку людьми, но сделал первое, что всегда делал, – поклонился, говоря, как и предыдущим делегациям:

– Благодарю, благодарю, господа.

Дальше было все уже понятно. Он сел обратно в карету и поехал в свою губернаторскую резиденцию. Удивляясь мелькавшим за окном кареты улицам. Брыгицкая, Бонифацкая, Бернардинская, Доминиканская, Базыльянская…

Н-да… Вроде бы одна с Москвой империя, а нет ни Православной, ни Московской улочки… Что-то нехорошо встрепенулось в душе у нового губернатора. Но подоспевший у заставы какой-то важный сопроводитель не переставал повторять:

– Ваше сиятельство, посмотрите сюда!..

Через минуту:

– Пан губернатор, обратите внимание!..

Через другую:

– Виды, виды какие открываются!..

Виды и в самом деле были прекрасные. Карета въезжала на Замковую гору. Через овраг по виадуку – узкий, истинно замковый мост. Обширный, зеленый остров. Сквозь листву лип, кленов и столетних дубов уже просвечивал широко раскинувшийся двухэтажный дворец. Крылья его, как руки, обнимали все пространство. Роскошный парадный портик гостеприимно приглашал: войдите, пан губернатор!

Это был дворец последнего польского короля Станислава Понятовского.

IV

Странная судьба странного человека…

Молодой стольник соприсоединенной Литвы, из древнего польского рода Чарторыйских, еще в бытность государыни Елизаветы повадился на царские ковры. Разумеется, при всей льстивости и шляхетском красноречии его привлекала не стареющая Елизавета. А молодая Екатерина. Что, замужем?.. В царском окружении это не имело особого значения. Стольник не только ловко махал родовой саблей – взмах его боевой руки при поклоне был широк и завораживающ. Возле такого мужа-недотепы, как Петр Федорович, великая княгиня только званием выходила велика, а женской сущностью несчастна. Надо ли говорить, что граф Станислав Понятовский оказался в числе ее ближайших друзей, которые и привели княгиню к российской короне. Стольник уже возомнил себя у российского трона… пока только около… но ведь любовь делает чудеса? А какой поляк в чудеса не верит?!

Взойдя на российский престол, Екатерина сделала все, чтоб на соседнем польском престоле оказался ее друг Станислав. Но разгульная шляхта избирала – именно избирала! – своего короля, как какого-нибудь сельского старосту в Рязанской губернии. И пока он при этих долгих и шумных выборах, даже с российской помощью, продирался к королевской власти, то оказался гол как сокол. Все было промотано на пирах и балах. А подобает ли королю быть голым? Российская императрица, щедро одарив всех, кто помогал ее ставленнику, и его самого не забыла. Послу и ходатаю Репнину она отписала, что «по особливому своему благоволению и дружбе дарит Понятовскому на первый случай для учреждения дома 100 000 червонных». Бедный король за все благодеяния и подарки мог отправить своей благодетельнице лишь ящик трюфелей…

Что делать, польский король всегда был лишь игрушкой в руках разгульной шляхты. Немудрено, что ему хотелось быть поближе к русскому трону… если Матка Боска позволит. В счастливом двуединстве! К ужасу всех соседей… Объединение двух таких обширных государств?! По Европе поползли слухи о новоявленном женихе русской императрицы; больше того: сама императрица приедет, мол, в Варшаву, чтобы там вступить с ним в брак. Воинственная Пруссия, якобинская Франция, ханжеская Австрия, чопорная Англия – все опасались такого грозного объединения. Не опасался только Понятовский, получивший двойное королевское имя: Станислав-Август. Как же быть королю при едином имени?! Своей парижской маменьке Жоффрэн он по польскому обычаю самонадеянно писал: