Столыпин
Шрифт:
Только в памяти веселой
Где-то вспыхнула свеча.
И прошли, стопой тяжелой
Тело теплое топча…
И по-журналистски сумбурно добавлял:
– Вот, даже такой дилетант, как Блок, подметил нашу несуразную фантасмагорию. Всеобщая веселость! Одинокая свеча! И… растоптанное, растерзанное своими же тело… Кто мы, несчастная русская братия?!
Оставалось дать ему со старшей руки подзатыльника. Чтоб не заговаривался.
Александр опомнился и махнул испачканной чернилами рукой:
– Ну их, ваших азефов-стукачей! Ну их, блоков-недотеп! Поди, и выпить-то не умеют, а туда же…
– Не скажи-и, Александр! – перебил Лопухин. – В мою бытность жидовину Азефу было назначено пятнадцать тысяч годовых… ты, Петро, не отменил мое решение?
– Есть время твоими Азефами заниматься!
– Теперь твоими, Петро. Чай, прибавишь ему за услуги? Глядишь, Савинкова и поднесет тебе на блюдечке. Мало всяких-яких заманивал на виселицу – почему бы и Бориса не вздеть? За хорошую-то плату!
– Господа, господа! – вскричал Александр как хозяин дома. – Жаркое стынет, «смирновская», наоборот, нагревается. Раз уж мы тут опять все трое собрались, так поздравим его сиятельство министра внутренних дел?..
В словах брата не было ехидства. За эти дни Петр Аркадьевич выслушал
– А ведь верно, поздравьте. Застоялась министерская кровь.
Но разве русский человек в такой компании удержится от разговоров «за жизнь»?
Хотя жизнь состояла все в том же – как дальше жить? Не хлебом единым они, люди состоятельные, озабочены были – гораздо большим… Все остервенело и обесценилось. Мыльными пузырями стало. Бери любую травинку-соломинку да дуй… и выдуешь хоть чиновника, хоть полицейского, а то и отпетого стукача. Лопухин со смехом рассказывал:
– Вот в Париже встречаю, и не без опаски, хорошо мне знакомого Азефа. Не раньше, не после чаи мы с ним не распивали, но доверительность была. Да и платили ему по моим ведомостям пятнадцать тысяч годовых! Министерская плата. Ну, да такой стервец стоит того. Меня служба в полиции приучила – держать правую руку в кармане. Вижу, и он то же делает. Брось, Евно, говорю. Если раньше я тебя не сдал, так чего уж сейчас-то? Ты своих «революць-онеров» бойся. Но все же любопытно мне: ты-то с каких коврижек бедного Плеве сдал Савинкову? Смеется! «А вы бы, – говорит, – господин Лопухин, не сдали? И разве того не хотели?..» Вот ведь! Умен стервец! Гибнут министры, губернаторы и князья именно тогда, когда хочет их окружение. Великий князь Сергей Александрович – вся Москва ненавидела за разврат. Генерал Мин? За варварское убиение Москвы. Скажете: а Плеве? Да, он был красной тряпкой для всех нас. Губернаторов, генералов и даже малых полицейских из-за него ведь убивали. Мог департамент полиции остановить Савинкова?! Не заставляйте, друзья, меня слишком уж договаривать…
Столыпину захотелось на себя все перенести:
– Ну а я? Чем саратовский губернатор успел провиниться?
Алексею Дмитриевичу явно не хотелось отвечать, но дружеская обстановка того требовала.
– Тебя, Петро, для профилактики. Превентивный удар. Слышал о таком?
– Слышал… – вздрогнул Столыпин, вспомнив подполковника Приходькина, и поспешил перевести разговор на злобу сегодняшнего дня: – Но в таком случае и вся возня в нынешнем правительстве – сплошная превентивность?..
Он сам не ожидал таких выводов. Полицейские, как и журналисты, видят на лицах совсем не то, что там значится. И это брат Александр невольно подтвердил:
– Как говаривал мой старик Суворин, не стоит читать написанное – лучше прочитать еще не написанное.
Пошло соревнование парадоксов. Иначе как назвать признание самого Столыпина?
– Оставим Саратовщину, оставим мои прошлые грехи. Но нынешние? Видит Бог, я не только всеми силами сопротивлялся, прежде чем мне вздели на плечи погоны полицейского министра, я ведь и неизбежное будущее хотел отринуть. И что же?..
Он замолчал, свою судьбу явно боясь договаривать.
– Видно, уж так: кто ступил на одну половину – ступит и на другую…
Полицейский пес, как он про себя говорил, – Лопухин нюхом чувствовал, куда клонится разговор. Не хотел его поддерживать. Слишком уж серьезно для застольной беседы. Но Александр по журналистской легкомысленности, да и после изрядной «смирновки» носившиеся по Петербургу слухи вывалил на тарелку, как принесенное в закрытом судке жаркое:
– А, брат! Верь в провидение. Чему быть, того не миновать. Журналисты – народ длинноязыкий, но ведь и наблюдательный. Знаешь, чем они меня донимают? У тебя, говорят, в одном кармане министр, а в другом и сам председатель. Какова российская гадалка? И где она сейчас обретается?
Брат Александр не ждал ответа, вопрос был чисто риторический. Но Столыпин вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
– В Царском Селе!
Для всякого умного человека не было секретом, что решает все вроде бы царь-государь… но предрешает-то гадалка, а если по имени – так Александра Федоровна, всеблагая немка-прорицательница…
Истинная советчица.IV
А советоваться было о чем. Царское Село превратилось в село пыльное: постоянно пылили коляски, поезда, а теперь автомобили начали появляться. Лихо шла правительственная возня! Всем было ясно, что, запершись со своими геморроями от Думы и от министров, Горемыкин долго свое горе не промыкает. Или сам свалится, или его свалят в грязь. Россия-то не обязана горе мыкать. В Совете Министров правитель нужен. Каждый кучер проносящейся тройки о том кричал. Каждый паровоз заходился гудком. Каждый автомобиль клаксоном вякал. А главным автомобилистом-сплетником стал князь Владимир Орлов – потомок екатерининского Федора Орлова. Известно, Орловы – прирожденные заговорщики.
Прекрасное занятие – дурью маяться, пользуясь новомодным «Мерседесом», слухи по Петербургу развозить. Орлову мало было того, чтоб разводить своих знаменитых рысаков, – нет, променял их на бензиновый чад. Его гремящий «Мерседес» в беге, конечно, уступал рысакам с княжеской конюшни, но ведь диковинка! Орловы вечно не в меру увлекались – то заговорами, то любовницами княжеской, даже царской крови, то лошадей бесконечно скрещивали-перекрещивали, пока не явились лихие рысаки; теперь вот автомобили не давали покоя. Даже стареющий конногвардеец барон Фредерикс увлекся. Вначале вдвоем гоняли, потом и Николай II по-царски подсел на заднее сиденье – как тут не поговорить о том о сем? Автомобиль пылит себе да пылит колесами по дороге, есть время и анекдот рассказать, и посплетничать.
Останавливались, высаживали государя, а назавтра то же самое. Барон Фредерикс уже всерьез спрашивал:
– А что, ваше величество, не заказать ли нам для себя пару-тройку личных автомобилей?
– Тогда, может, и мне краги, кепи и очки на нос вздеть, а, барон?.. – посмеивался государь. – Но ведь автомобиль – не рысак орловский, плеткой его не подгонишь. Опять полчаса в пыли простояли?
Верно, рысака можно плеткой вскачь пустить, а железную махину, как закапризничает, керосином-бензином подпаивай, маслицем подмасливай, ногой по колесам пинай.
Долго ли, коротко ли образовался целый императорский гараж. Два, а потом и три десятка автомобилей. Разумеется, уже с выписанными из Франции шоферами; не все же государю собственным сапогом
подгонять расчихавшуюся машину, не все же князю Орлову самолично лезть руками в горячее чрево новомодного коняги.На что был крепок министр внутренних дел, а и он увлекся. Сам, конечно, за руль не садился, клаксоном баловался. Даже посмеивался:
– Доживи Плеве до сегодняшнего дня, в машине-то, может, и не взорвали бы?
– Да уж, малой бомбой ее не взять, – набивал себе цену Орлов, ради приватных сплетен самолично катая министра.
– Неужели?.. – сомневался министр.
– Французы в том меня уверяют. Да еще… тс-с, военная тайна!.. – Хоть никого не было рядом, но князь-заговорщик оглядывался: родовая привычка. – Уверяют меня: кто-то там во Франции хочет одеть такой автомобиль в броню… что выйдет?..
– Броненосей?..
– Броненосей, вот именно!
Смех смехом, а как не задуматься?..
– При вашей должности, Петр Аркадьевич, так просто необходимо, – загорался новой мыслью князь-шофер. – Я поговорю с французами, что они там медлят?! Не то и плеткой, как моего ленивого рысака, подхлестну!
– Червонцем то бишь?..
– Для француза это лучшая плетка…
Князь Орлов и дворцовые сплетни не забывал:
– Великий князь Николай Николаевич просто из себя выходит: «Что, нет в России человека поумней, чем Горе-Мыкин?!»
Столыпин хмыкал:
– Видать, нет!
– Не скажите, Петр Аркадьевич. При мне святцы читали… Николай Николаевич читал, а государь…
Орлов не знал, что сказать про государя, а Столыпин мысленно перебирал: «Отпетый кадет и думский кукловод Маклаков? Земский краснобай Львов? Полицейский каратель Трепов? Вхожий в царский дворец личный друг-дипломат Извольский? Охранитель царского сундука, министр финансов Коковцев? Явившийся как с того света, из заграничных десятилетних скитаний профессор Милюков?»
Вслух не без усмешки сказал:
– Да хоть и любимец царя лихой кавалерист Фредерикс?..
От изумления Орлов так крутанул баранку, что автомобиль чуть не занесло.
Пока Орлов машину выправлял, он уже новую кандидатуру подобрал:
– Слышал я, какой-то сибирский побродяжка, именем, кажется, Распутин, в Царское Село зачастил – вот бы в мои начальники!
Как бы в угоду, пьянчужка со штофом навстречу.
– Не этот ли?..
– Во-во! Самое дело – в наши председатели…
Кажется, лишнее уже говорили. Сии сплетни не для царских ушей. Ну, да князь Орлов в доносчики не годился, а Столыпин тем более.
С тем бы на этот раз и расстались, да Орлов не преминул сказать:
– Но что интересно, как сойдутся вместе на подушках этой машины – нет-нет да и мелькнет знакомая фамилия: Столыпин!
– Фамилия и мне знакома, да не стоит, князь, всуе ее поминать. Пощадите великодушно!
Столыпин стал пореже встречаться с князем Орловым. Человек от безделья болтлив…
В дорожной пыли между Петербургом и Царским Селом фамилии мелькали, как призраки гадящих керосиновых фонарей.
Пора бы переходить на европейское электричество… как и на европейских премьер-министров… но куда денешь Горемыкина? После сваленного в суматохе Витте Николай II и сам уже не знал, чьи советы принимать.
Столыпин чувствовал, что пыльные круги вьются уже вокруг его головы…
Он хотел отсидеться в семейном тихом кругу, для чего и снял на Аптекарском острове огромнейшую летнюю дачу, которая служила и министерским кабинетом. Ольга со всем взрослеющим семейством устроилась в зеленой обители, но с ужасом восклицала:
– Петро, да ведь они сюда со всего Петербурга пыль тащат!
Верно угадывала: пыль! Грязная дорожная пыль. Сплетни и дрязги. Анекдоты и пресерьезнейшие прожекты… как скрестить, например, заграничного либерала Милюкова с полицейским Треповым? Еще не нужная никому Дума не была распущена, еще Горе-Мыкин время от времени заявлялся с отчетным визитом к царю… а за что отчитываться?.. Естественно, пыль сплетен, разговоров и переговоров мело в сторону Аптекарского острова. То либерал, то полицейский! То краснобай, то дурак! То в лакированных щиблетах, то в дорожных, грязных калошах. Ольга все воспринимала в натуральном виде.
– Да слуги и грязь не успевают убирать!
Муженек серьезно отвечал:
– И я не успеваю.
– Да разве наши слуги плохи?
– Наши неплохи, но другие-то?..
– Какие еще другие, Петечка?
– Те, что без царя в голове, а то и вовсе без головы.
Ольга сама за голову хваталась:
– Ты здоров ли хоть, милый?
– Как никогда ранее!
– Ой ли?..
Она все переводила на житейский лад, с полным правом клала исцеляющую ладошку на его разгоряченный лоб. Но замечала только:
– Лысеешь, Петечка… Ты не торопись с этим… а то я, смотри, любовника заведу!
– Заводи, Олечка, заводи. Давай я тебе самого Распутина пришлю. Слышала о таком?
– Не слышала, да уж фамилия-то…
– Верно. Не обижайся. Уж лучше говоруна Милюкова… Кажется, именно он и пылит?
В этот ли, в другой ли какой раз, обсуждая новый состав министерства при существующих еще министрах, он в сердцах сказал Милюкову:
– Вы хотите кабинет большинства? То есть кадетское министерство? То есть вы, Павел Николаевич, к примеру, министр внутренних дел?.. Погодите, не перебивайте. Представьте, есть и такая должность, которую я пока имею честь занимать. И еще представьте: вы вместо меня. Но ведь «нутряному министру» подчиняются и полиция, и жандармерия, многое другое. Тюрьмы, например. Виселицы. Каторга. Ссылка. Каково удовольствие?
Ольга расхохоталась бы, увидя, в какое негодование пришел «чистейший» профессор. А между тем самое обычное перечисление министерских обязанностей. Раз существует государство – должны существовать и полиция, иначе кто же будет тюрьмы наполнять? Народ там быстро помирает – постоянно гони полицейской метлой новых сидельцев! Нельзя, чтоб Петропавловка, Шлиссельбург, Кресты иль Бутырки оставались без народонаселения. Никак нельзя. Противоестественно.
Конечно, в шутливо-домашних разговорах с Ольгой он до такого сарказма не доходил, но в спорах с министерскими претендентами почему бы и нет?V
Николай II, как и в прошлый раз, все решил на волю Божию…
«На тебя, дурак!» – это о себе самом подумал Столыпин. Дело к тому шло. Пыль дорожная, курьерская, поднимаясь от Царского Села, все плотнее окружала Аптекарский остров.
Спускаясь в очередной раз со второго этажа дачи, один из самых «вхожих» в Село людей министр иностранных дел Извольский сказал:
– Петр Аркадьевич, завтра у меня аудиенция у государя. Я больше не буду ходить кругом да около… Я знаю, кто может спасти Россию. – Он выразительно посмотрел на хозяина дачи. – Осуждайте, не осуждайте меня, но положение российской смуты обязывает открыть государю глаза…