Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Прикосновение зубной щетки к зубу вызвало ощущения, сравнимые разве что с хуком слева. На ногах я удержался, но голову мотнуло назад славно. Я тормознул зубную щетку и прислушался к организму. Боль быстро, хотя и нехотя уходила, цепляясь за нервные окончания. Буквально через минуту она исчезла совсем. Снова двинул щетку, теперь только едва дотронувшись до зуба. Боль снова возникла, но уже приглушеннее, и снова прошла, но уже гораздо быстрее. Еще минут через 15 я экспериментальным путем установил, что зуб не болит, ни от горячей, ни от холодной воды, и вообще не болит, если только до него не дотрагиваться. Но вот если уж его задеть, даже языком, то в мозги, где-то в районе мозжечка, как будто раскаленный кол втыкался. Внешних признаков зубного беспредела в зеркале не обнаружилось, ни флюсов, ни припухлостей не наблюдалось.

Решив, что все более или менее терпимо и надо просто постараться не дотрагиваться до зуба, я проглотил пару таблеток анальгина и, закинув сумку за спину, отправился в кафе на завтрак. Там меня ждал первый сюрприз: анальгин не подействовал, и жевать я ровным счетом не мог ничего. Первая же попытка откусить сосиску обернулась таким эффектом, что истинная эстонка Мэри, узрев это со стороны, сначала посчитала, что подсунула мне тухлый продукт, а после моих объяснений прониклась ко мне глубоким душевным состраданием, генетически несвойственным всей эстонской нации по отношению к русским. И даже принесла мне из подсобки тарелку манной каши, не требующей тщательного пережевывания и отсутствующей в меню кафе. Более или менее позавтракав, я заглотнул еще порцию анальгина, и тронулся по направлению к электричке.

Весь путь до Таллина я провел в тамбуре электрички, смоля одну сигарету за другой. Зуб, как бы и не болел, но ощущение дискомфорта, да и легкого голода не покидали меня ни на минуту. Когда я, наконец, добрался до центральных касс «Аэрофлота», лицо мое приобрело некоторое мученическое выражение, отчего встречные люди участливо заглядывали в глаза и даже уступали дорогу.

Кассы были подозрительно пусты. Не просто мало народа, а вообще никого. Только улыбающиеся молодые эстонки в аэрофлотской униформе за стеклами, и все. Голый зал. Это как-то не воодушевляло. Подойдя к ближайшему окошку кассы, я постарался выправить сведенное судорогой лицо и как можно вежливее поинтересовался:

— Могу ли я сегодня или завтра вылететь в Крым, в Симферополь?

— К са-ажалению, билето-о-ов в Симф-фероп-поль на ближайшее недели нет-т.

Девушка отчеканила ответ все с той же милой улыбкой, даже не заглядывая в монитор билетной системы. Наверное, с этим вопросом приходило так много народу, а ответ был столь очевиден, что перепроверяться и не стоило.

— Девушка, а может, есть билеты на какое-нибудь южное направление? Ну… там Одесса, Николаев, Харьков. Может, Ростов?

— Нет-т. Никаких билет-т-тов в южном направлении нет-т-т совсем-м.

Я пригорюнился. Передо мной замаячил призрак железнодорожного вагона с полуторасуточным перестукиванием колес по моему зубу.

Видно, это страдальческое выражение на моем лице было столь впечатляющем, что девушка из соседнего окошка, высунувшись, окликнула меня:

— Ма-ал-л-ладой человек, пад-д-даждит-те минут-т-точку.

Я подошел к ее кассе. Девушка что-то усиленно высматривала в мониторе, бегая пальцами по клавиатуре терминала. Потом улыбнулась и подняла глаза на меня.

— Ма-ал-л-ладой человек, вам-м несказанно пав-везло! Есть бил-лет-т-т на сегодн-н-ня. Таллин-н — Симферопол-л-ль, с промежут-точн-н-ной посад-д-дк-к-кой в Днепропетровс-ск-к-ке-е-е. Рейс через-з-з 4 час-с-са. Будет-т-те оформлять билет-т-т?

От воодушевления я просто молча затряс головой и протянул паспорт. Через пятнадцать минут я вышел на улицу счастливым обладателем билета в Симферополь. Откуда вдруг взялся билет на раскупленном на несколько недель направлении, мне предстояло узнать позже. А пока я все же решил попытаться утолить голод, невзирая на подающий нездоровые признаки жизни при каждом прикосновении зуб. Уже на втором заходе в близлежащие кафе я обнаружил в меню бульон и, заказав его, довольно быстро влил в себя, старательно глотая неразмокнувшие гренки.

Такси домчало меня до аэропорта довольно быстро. Таллинский аэропорт тех времен был тоже из серии «советская Европа», то есть хотя и небольшим, но уютным, красиво оформленным внутри, и не походил на большинство виденных мной прежде. Не знаю от чего, может, от тряски в машине, может, от неловко укушенной гренки, но по приезде туда мой зуб начал болеть, именно болеть, а не просто реагировать на прикосновения. Выпил еще таблетку. Бесполезно. Анальгин уже не действовал. По возрастающим ощущениям до славного города Севастополя я бы не дотерпел точно. Памятуя, что на каждом вокзале обязательно должен быть медпункт, я ринулся на его поиски. Медпункт благополучно нашелся, но в нем не оказалось ничего, что могла бы облегчить мою участь, кроме на удивление словоохотливого фельдшера, который рассказал мне чуть ли не всю историю Таллина за несколько минут, при этом беспомощно разводя руки в стороны и показывая на бинты и йод, которые только и были у него под рукой. Но именно он и посоветовал мне сходить в летную поликлинику, которая находилась метрах в трехстах от аэропорта на закрытой территории и даже милостиво написал мне записку к тамошнему зубному врачу. Я рванул туда. С этой запиской меня пропустили на территорию аэродрома и даже проводили к поликлинике. Врач, миловидная женщина лет тридцати, внимательно прочитала записку, усадила меня в кресло, очень аккуратно изучила зуб и сделала резюме:

— Знаете, молодой человек, по совести, надо бы вам рентген сделать. Но у нас кабинет на переоборудовании, а ехать в другое место далеко. У вас через сколько времени самолет?

Я посмотрел на часы.

— Через два с половиной часа. Симферопольский рейс.

Врач покачала головой:

— Не успеете. Я, конечно, могу его удалить прямо сейчас, но думаю, что полет через всю страну после этого вам покажется малоприятным. Но если вы хотите, то удалим прямо сейчас.

Я на миг представил себя, сидящим в душном самолете, со ртом набитым окровавленной ватой, с отходящей анестезией, с невозможностью не то чтобы попить, а даже внятно сказать несколько слов.

— Нет, сейчас я рвать не хочу.

Как мне показалось, врач с облегчением вздохнула.

— Говорите, анальгин уже не помогает? Ничего более действенного у меня нет, а сделать анестезирующий укол без операции я не могу. Отчетность. Но давайте я вас сейчас отведу в кабинет физиопроцедур. Пусть погреют вам этот зуб, может, полегче станет.

Отвела. Погрели. Не полегчало ни капельки. Даже, кажется, стало еще хуже, потому что после прогревания зуб начал как-то потрескивать внутри.

Вернувшись к зданию аэропорта, я пристроился у входа и начал беспрерывно чадить сигареты. Скорее, из-за самовнушения или, может, на самом деле, но боль немного стихала при наличии табачного дыма во рту. Долго так продолжаться не могло, столько курить было невозможно, но пока я усиленно смолил одну за одной, обреченно осматривая окрестности. Надо заметить, что авиарейсов из Таллина было немного, и по этой причине аэропорт был практически пуст, не считая десятка таких же, как я, которым просто было некуда деться в чужом городе.

Сначала к зданию подъехал микроавтобус, откуда вылезли человек шесть, один из которых, высокий толстый и рыжеволосый мужчина средних лет отчего-то показался мне смутно знакомым. Не успел я сосредоточиться на нем, как к аэропорту подъехал огромный «Икарус», из которого сначала вальяжно вышел маэстро Раймонд Паулс, а за ним чуть ли не строем высыпала куча ребятишек, как я понял, последний проект композитора, детский ансамбль «Кукушечка». А уж дальше понеслось. Одна за другой подкатывали разнокалиберные машины, и из них появлялись известные певцы и певицы Прибалтики. Из одной выкатился пухленький и круглый Тынис Мяги, из другой машины степенно и лениво вылез Яак Йоала, судя по всему, со своим импресарио, невероятно улыбчивым мужчиной в клетчатом шотландском пиджаке.

А уж потом начался сплошной обвал знаменитостей: Анне Вески, Лайма Вайкуле, тогда еще выглядевшая не как пугало, а как красивая и стильная женщина; еще какие-то знакомые и незнакомые лица. Все они приезжали с толпой провожающих и сопровождающих лиц, вываливались из автомашин и устремлялись в здание аэровокзала. Я впервые так близко видел такое количество звезд эстрады, но мироощущение мое от зубной боли снизилось настолько, что я, провожая взглядом очередную знаменитость, просто сухо констатировал ее наличие рядом, и более никаких чувств это у меня не вызывало. Минут через десять, когда поток прибывших иссяк и площадка перед аэропортом вновь опустела, на улицу вышли покурить двое. Девушка и тот самый высокий колоритный мужчина, которого к этому времени я уже вспомнил. Он был солистом в известном в то время ансамбле «Апельсин», а поскольку я не помню, как его зовут, то и буду называть его в своем дальнейшем рассказе просто: Апельсин. Так вот, Апельсин вышел покурить на улицу с девушкой, и они остановились рядом со мной. Я же уже битый час не отходил от пепельницы. Они о чем-то переговаривались на своем языке, а я молча продолжал пускать уже ненавистный мне дым. Видимо, судороги, непроизвольно пробегавшие по моему лицу, привлекли их внимание, и Апельсин, что-то спросил меня по-эстонски. Я развел руками. Тогда он перешел на русский: