Стоунхендж

Он бросил поводья на крюк коновязи. В комнате, где Томас оставил оружие, мальчишка восторженными глазами смотрел на длинный меч.

— Ух ты! Такой громадный! Это твой?

Томас схватил меч, повертел одной рукой, с неожиданной яростью рубанул по толстому столбу. Лезвие вошло наискось и рассекло столб, как тонкий прутик. Верхняя половинка соскользнула с нижней, упала с таким грохотом, что затряслись стены, а стол и ложе подпрыгнули.

— Ого! — вскрикнул мальчишка. — Такого еще никто не делал!

— Никто?

— Никто! — поклялся мальчишка, добавил после минутного колебания: — Даже наш князь!

Боль в разбитом лице Томаса ослабла, но осталась в груди, словно могучие кулаки Михаила раздробили ему грудь и ранили сердце. Он напялил доспехи, поворачивался, пока мальчишка, упираясь ногой, затягивал ремни, стягивал стальные пластины.

— Пора.

Когда вышел на крыльцо, возле коновязи рядом с его жеребцом стояло еще трое коней. На одном сидела Яра.

Они уже выехали за ворота, а Яра все еще убеждала:

— Не будь меня с тобой, разве мой дядя бросился бы нам на помощь? И привез бы тебе вдогонку потерянную чашу? Калика вообще хотел, если вдруг погибнет, чтобы я пошла с тобой до Британии! Одному не дойти. Одному вообще не выжить, когда столько врагов...

Томас молчал, чувствовал, будто его привязали за ноги к диким коням и погнали их в разные стороны. Ее доводы нелепы, хотя какая-то правда, надо признаться, есть, да и пользы от ее лука тоже, но он ни за какие сокровища не взял бы женщину в столь трудное путешествие... хотя тут осталось разве что переплыть морской пролив да вручить чашу первым же встреченным священникам... если бы это была женщина. Но и ее, красивую и отважную, самоотверженную и — надо же такое несчастье! — умную, не взял бы, благородством друзей нехорошо пользоваться, если бы не железная рука, сжимавшая его сердце с момента приезда в оставленный за спиной град.

Он уже думал, что колдовство убьет его, едва выедет за ворота, уже и так было горько и гадко, что жить не хотелось, но едва увидел ее в седле, солнце засияло и сожгло тучи, птицы запели, а сердце, освободившись от тяжести, начало скакать, как ополоумевший заяц.

Он и сейчас с величайшим трудом давил ликование, сдерживался, чтобы не вскочить с ногами на седло и заорать что-нибудь восторженно-глупое. Они снова едут за солнцем, ну пусть не совсем, они же едут на северо-запад, но все равно к солнцу, счастью. А что ему еще нужно помимо этой бесконечной дороги, синего неба и степи, которую он видит на кончиках ушей своего гостей, затем Томас видел фигуру в волчьей шкуре во дворе у жаровен,

Дорога вывела к небольшой речушке, маленькой и невзрачной, но с берегами, способными выдержать удары океанских волн. Возможно, реки мельчают и покрываются тиной, как и люди, подумал Томас.

Кони неспешно двигались по высокому берегу, воздух был по-осеннему холоден, чист и свеж. Томас сдерживал радостную дрожь во всем теле: чувствовалась близость большой воды. Река впадает в море, за которым зеленеют холмы Британии!

Яра сказала негромко, с печалью в голосе:

— Везде кровь и разор...

Навстречу по дороге двигался, по-стариковски опираясь на палку, белоголовый мальчонка в драных заплатанных портках, ветхих настолько, что сквозь них видно было серую от холода грязную кожу, босой, с нищенской сумой через плечо. Он был худ настолько, что кости торчали даже сквозь ветхую одежонку. Босые ступни были красными от холода, в цыпках.

Томас наклонился, всматриваясь внимательно. В мальчишке было что-то тревожное. Бредет неспешно, глазеет по сторонам. Такому не очень-то доверят отлучиться от своего двора, разве что гусей пасти, а здесь ближайшая весь далековато...

— Ты кто такой отважный, — спросил он ласковым голосом, чтобы не напугать своим устрашающим видом, — что не боишься уходить так далеко? Здесь дикие звери, здесь страшные рыбы, а птицы так вовсе с клювами и крыльями!

Мальчишка поднял на рыцаря серьезные глаза.

— А я боюсь.

— Боишься? — Томас оглянулся на Яру. — Тогда ты очень смелый. Только герои, преодолевая страх, умеют совершать подвиги.

Яра смотрела на мальчишку с любовью и жалостью. Томас успел подумать, что она, должно быть, очень любит детей. А так как с виду вон какая

здоровая и краснощекая, то нарожает их, как крольчиха, не меньше дюжины, будет вылизывать, как корова и защищать, как волчица.

— Нет, — ответил мальчишка чистым голосом, — я очень несмелый. Но мне было велено.

Томас насторожился, быстро посмотрел по сторонам. Везде тихо, от ближайших кустов далеко, засада не страшна. Но словно бы в самом воздухе разлито что-то особенное...

— Кем?

— Не знаю.

— Гм... А как было велено?

— Просто был голос в ночи.

— Тебе привиделось? — спросил Томас с облегчением. — У детей часто бывают ночные страхи.

Мальчишка покачал головой. Вид у него был несчастливый.

— Нет. Был голос, затем было сияние в ночи. А голос не был страшным. Он говорил, как мой дедушка, ласково. Но строго. Велел придти сюда и ждать огромного рыцаря в блестящих доспехах. Я здесь уже с утра, замерз совсем.

Яра смотрела то на мальчишку, то на Томаса. Рыцарь спросил с подозрением в голосе:

— Постой, как тебя зовут?

— Иосиф, сын Богдана.

Что-то словно пронесло невидимой ладонью над головой Томаса, он даже ощутил тепло. Спросил внезапно охрипшим голосом:

— Ты откуда родом?

— Из Аримафейска. Аримафейск тут недалече, прямо за Урюпинском...

Томас даже покачнулся, словно громом пораженный в самое сердце. Иосиф Аримафейский? Вот что имел в виду тот... Голос... когда сказал, что когда встретит настоящего Иосифа, то, несмотря на всю свою отвагу и доблесть, не откажется отдать ему чашу!

Яра смотрела с тихой жалостью, затем перевела умоляющий взгляд на рыцаря. Томас ощутил укол в сердце. Вот что и как было начертано в высших небесных чертогах... Да, должен принести чашу потомок Иосифа Аримафейского, того самого, в чьем склепе нашли покой останки сына Бога — Христа, пришедшего спасти мир. Ему, за заслуги его великого предка, дана честь принести чашу с кровью Христовой... Но как может ребенок пройти через пустыни, горы, болота, леса, переправиться через реки, к тому же постоянно пробиваясь через земли враждебных племен и народов? А разбойники, чудовища ночи, драконы? Провидение из всего крестоносного войска избрало именно его, Томаса Мальтона, чтобы своим мечом защищать этого чистого душой мальчишку. И он в состоянии это сделать!

Он чувствовал, как обида на неведомого узурпатора его чаши испарилась. Он передавал ее не в руки более сильного воина, не в руки мага или властителя, а в тонкие ручонки ребенка, которому не выжить в этом страшном мире без защиты его длинного меча.

— Яра, — велел он, — дай ему моего запасного коня. Он поедет с нами.

Она покачала головой.

— Томас, он же ребенок...

Наклонившись, легко подняла к себе в седло. Глаза ее сияли, и Томас снова подумал, что она, несмотря на свой звериный нрав и умение стрелять из лука, будет хорошей матерью. Вон руки дрожат от желания вытирать сопли, тетешкать, а губы уже складываются трубочкой, будто сейчас будет насюсюкивать в оттопыренное ухо колыбельную.