Страх высоты

– Наследие? Оно стало достоянием науки. Ведь диссертация осталась. Это главное. "Сочтемся славою".

– С вором?

– Зачем так прямолинейно? Нельзя быть моралистом, если защита морали - профессия!

– Об этом в другой раз. Вы уверены, что Инна Константиновна ничего не знала?

– Уверен. Отец был для нее человеком на пьедестале. Его она бы не уступила.

– Значит, возможны два варианта. Первый. Тихомиров знакомится с кротовскими записями в доме Инны Константиновны, а потом просто похищает тетрадку.

– Одну. Самую нужную. Их было несколько.

– Хорошо. Пусть одну. Это упрощает задачу технически. Второй вариант. Он берет тетрадку вполне легально, с разрешения Инны Константиновны, и не возвращает ее. Говорит, что там нет ничего интересного, например. Ведь она не могла его проверить. Что вы скажете об этих вариантах?

– Один из них подходит, наверно. Но вы, я вижу, из сферы моральной переходите в сферу криминальную. Это условный рефлекс? Я предупредил вас, что к смерти Антона все, что я говорю, не имеет никакого отношения.

– Как знать! Скажите, Игорь Анатольевич, а не могла эта тетрадка попасть вам в руки до гибели Тихомирова?

– Не понимаю.

– Вы нашли ее после его смерти?

– Я сказал.

– Конечно. Но разрешите еще один вопрос.

– Пожалуйста!

– Что бы вы сделали - предположим невероятное, - если б эта тетрадка попала вам в руки все-таки до смерти Тихомирова?

– А вы правда в отпуске?

– Правда.

– Не знаю, что бы я сделал. Во всяком случае, я не пошел бы с ним в ресторан после защиты.

– Да, это можно считать психологическим алиби.

– Мне уже необходимо алиби?

– Помните, я задавал этот вопрос вам? Когда вы доказывали, что были в ресторане в ночь смерти Тихомирова. Не слишком ли много у вас алиби?

– Не знаю еще, как я ими распоряжусь и какие из них могут понадобиться. Но вы, кажется, не в отпуске.

– В отпуске. И дело закрыто.

– Однако вы готовы возобновить его, если найдутся основания?

– Так полагается по закону. Но пока мы беседуем без протокола, мне бы хотелось задать вам еще один вопрос.

– "Спрашивай - отвечаем".

"Пожалуй, он стал раздражаться!"

– Что вы почувствовали, когда узнали о поступке Тихомирова?

– Ну, это уже напоминает интервью с кинозвездой или знатным шахтером. "Что вы почувствовали?"

– А все-таки?

– Знаете, этот поворот нашего разговора выветрил у меня вместе со спиртным всю достоевщину. Я не Митенька Карамазов. Я снова чувствую себя современным и сдержанным человеком. В таком духе и отвечу: он мне не понравился.

– И только?

– Может быть, немного больше.

– Насколько?

– Я бы мог сказать ему несколько слов.

– А дать по морде?

– Возможно.

– А...

– ...Выбросить из окна?

– Да, выбросить из окна?

В ресторане стало совсем тихо, даже оркестр умолк. Мазин смотрел через плечо Рождественского на эстраду и видел, как беззвучно надувает щеки саксофонист и словно на пуховые подушечки ложатся палочки ударника. "Зачем эта блондинка разевает рот?" - подумал о певице и перевел взгляд на Рождественского. Взгляд веселый, подбадривающий: "Ну что же ты, дружок?"

– Вы меня разочаровали, гражданин следователь.

– Грубо работаю?

– Примитивно.

– Нет, - замотал головой Мазин, чувствуя вдруг прилив опьянения. Все делаю правильно. Почему вы не хотите ответить на мой вопрос?

– Считаю его неприличным.

– Ничего подобного, гражданин Карамазов. Совсем по другой причине.

– Я не Карамазов.

– Может быть, Раскольников?

– Моя фамилия Рождественский.

Мазин захохотал:

– Неужели не скажете? А если я догадаюсь сам?

– Попробуйте, Порфирий Петрович.

– Не обидитесь?

– Не знаю.

– Ладно. Человек в отпуске может позволить себе и лишнее. Вы не хотите ответить на мой вопрос не потому, что считаете его опасным, а потому, что он поставил вас в глупое положение. Сказать: "Нет" - вам неудобно Ведь вы мужчина! А сказать: "Да, я мог его вышвырнуть, он этого заслужил" - вы тоже не можете, потому что получили определенное воспитание и не любите врать. Ведь вы не вышвырнули бы из окна Тихомирова, Игорь Анатольевич? А?

– Вы, кажется, проповедуете самосуд!

– Увы! Не имею права. Только уточняю факты.

– Это не факты, а предположения. Что бы я мог сделать, если бы... Хорошо, если вас это интересует... Я бы в самом деле не стал его убивать. Не так воспитан, как вы проницательно заметили.

– Польщен. Но какого же черта вы делали у Тихомирова ночью, после защиты? Зачем вы поехали туда?

– Когда?

– В то самое время, когда, по вашему первому алиби, вы сидели здесь, а по второму - еще ничего не ведали об украденных записях?

– Ну, знаете...

– Знаю.

– Что вы знаете?

– Что вы были там.

– Это неправда!

– Правда, Игорь Анатольевич, правда, - сказал Мазин тихо.

– Откуда вы знаете?
– спросил Рождественский тоже негромко.

– Около двенадцати ночи вашу машину видели возле дома, причем не на стоянке, а возле автобусной остановки, в стороне.

Удивительно, но Мазину показалось, что Рождественский обрадовался:

– Но меня-то не видели!

Мазин подумал:

– Нет.

– И не могли видеть, потому что я был здесь.

– Тут имеется небольшая неувязка, вы правы, но ведь на машине нетрудно создать видимость совпадения сроков. Каких-нибудь пятнадцать минут - и вы там. Еще пятнадцать - и вы здесь.

– Остроумно. Если вы только не выдумали насчет машины.

– Нет, не выдумал.

– А кто ее видел?

– Машину видел квартирант вашего сторожа. Прокофьича.

– Я с ним не знаком.

– Возможно, но он узнал чертика.