Страницы минувшего будущего

Голос искрился усталостью и налётом обиды. Но в нём уже не звучало ни агрессии, ни злости. И рыдать в углу не потребовалось – достаточно оказалось просто выговориться человеку, умевшему слышать.

Рощин потянулся к лежавшей в паре сантиметров от чашки пачке сигарет. Курил он очень часто, что против воли в глаза бросалось, особенно когда меньше, чем за час, проведённый в ресторане, новенькая упаковка опустела ровно наполовину. Щёлкнула резная зажигалка, и сизый дым вновь поплыл по воздуху, растворяясь в нём лёгкими завитками.

Бело-красная пачка сигарет иностранной марки казалась чем-то жутко интересным и диковинным, хотя уж, казалось бы, яд в любом случае оставался ядом, как его не назови и в какую обёртку не засунь. Невольно вспомнилось, что Кравцов тоже курил что-то иностранное. И делал это тоже довольно часто.

– Неужели это и впрямь ваша мечта?

– Лет с двенадцати. Хочется правду людям говорить, жизнь показывать.

Ответ лёгкий смешок вызвал; выпустив струю дыма сизого, Саша стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, и, вновь затягиваясь, посмотрел немного искоса, словно оценивая. Но отвечать не стал, и потому на какое-то время столик окутала тишина. И она походила на ту, предрассветную – не давила на плечи, но мягко обволакивала.

– Вы меня извините, пожалуйста. Вывалила тут проблем своих…

В ответ лишь рукой махнули.

– Давайте на «ты».

Улыбка тронула губы, и Агата медленно кивнула. Это могло показаться странным, но, пусть диссонанс по-прежнему покоя не давал, наравне с ним ощущалось ещё и тепло – такое приятное и умиротворяющее. С Рощиным, которого она знала всего-то пару часов, становилось поразительно спокойно. И в том огромнейшая странность виделась.

– Давай. Ты сегодня опять где-то гостем был?

В ответ кивнули и затянулись вновь, притягивая поближе к себе незаконченного журавлика. А в ответ прозвучало название одной из популярнейших телепередач. Агата хмыкнула в выражении искреннего понимания всей важности прошедшей съёмки, однако ответом послужило безмолвие. Парой движений закончив поделку, Саша оценивающе глянул на неё и пальцем придвинул ближе. И Агата наконец-то улыбнулась по-настоящему, так, как делала это всегда: открыто и легко.

– Всё равно одно и то же. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы, и одни и те же песни напоследок.

Слова как-то странно, чересчур наигранно, а потому невольно внимание за это зацепилось. И, должно быть, взгляд ответный вышел до того вопросительным, что не заметить того не получилось. Немного резче необходимого затушив окурок, Саша опёрся локтем о столешницу и тем самым разом перечеркнул все писаные и неписаные правила этикета. Подумав пару мгновений, провёл ладонью по скатерти, словно стряхивая не существовавшие крошки.

– Неделю назад я развёлся. Мне двадцать шесть лет, у меня есть пятилетний сын, у которого папа всегда был не просто воскресным, а месячным, и теперь уже бывшая жена, которая в один момент просто устала терпеть.

Агата вздёрнула брови и вновь зацепилась взглядом за простое гладкое кольцо. Вопрос сорвался с языка помимо воли.

– Терпеть?

– Всякое бывало. Я не святой.

Вся ситуация вдруг напомнила что-то слишком уж непонятное. Никогда, ни разу за всю свою жизнь Агате не приходилось слышать такие откровения в первую же более или менее тесную встречу. Но отчего-то честность такая неописуемо сильно располагала.

– Я и не знала, кстати, что ты женат. Был.

– В том-то и дело. Я права не имею рассказывать об этом. Имидж. Но в неформальной обстановке скрывать не вижу смысла.

Прозвучало всё это, конечно, очень неожиданно. Даже непонятно стало, зачем Рощин вообще позволил себе подобное откровение с человеком, которого видел-то второй раз в жизни.

– И мне, стало быть, рассказывать тоже не боишься? Я какой-никакой, а журналист.

Рощин рассмеялся и вновь вытащил из пачки сигарету.

– Не-а. Ты мне понравилась, ещё тогда, когда в лифте сидели. Не похожа ты на обычных журналистов, видно, что не такая.

– И какая же?

– Честная, со своим мнением. Тяжко тебе придётся. Жалко даже.

Кофе успел остыть, но даже это не испортило вкуса. Должно быть, в Москве и впрямь не существовало больше места со столь же прекрасным напитком. Сделав глоток, Агата откинулась на спинку тяжёлого, обитого бархатом стула и провела кончиком пальца по краю белоснежной чашки.

– А сейчас всем нелегко.

Повисшее молчание отличала лёгкость. Не ощущалось дискомфорта, не витал незримый холодок. Белоснежный журавлик, клонившийся набок из-за чуть неровных крыльев, стоял возле блюдца. Осторожно коснувшись бумажной шейки ногтем, Агата позволила себе улыбнуться вновь и кивнуть на подарок.

– Симпатичный, кстати.

Саша стряхнул пепел с сигареты и затянулся вновь. Невольно пробил интерес: сколько пачек уходило у него в день?

– Ты слышала когда-нибудь про тысячу журавликов? Легенда такая.

– А это ты к чему?

Рощин с ответом не поторопился, вновь отвлёкшись на сигарету. Про легенду Агата, конечно же, не слышать попросту не могла: школьный учитель истории очень любил трогательную историю о японской девочке из Нагасаки, а потому рассказывал её так, что не запомнить было невозможно. И, хотя школа давно уже осталась в прошлом, тысяча бумажных журавликов в памяти отложилась крепко, ассоциируясь с самой огромной надеждой, которая только могла существовать.

Только вот с чего бы Рощину это вспоминать вдруг?

– Да так, к слову просто, – Саша тряхнул головой, словно от каких-то мыслей своих отмахиваясь; длинные тёмные волосы рассыпались по лопаткам. – Знаешь, ты всё же извинись перед этим своим… Владимиром. Уж он точно не виноват, что тебе с начальством не свезло.

Стыд опутывал плечи крепко и не оставлял сил для борьбы с собой. Вообще, Агата имела одну весьма прозаическую и, чего греха таить, попросту отвратительную черту характера: извиняться она ненавидела. Даже если вина была очевидной, переступить через себя казалось пыткой, а неприятным к тому бонусом шла ещё и боязнь: а ну как извинения её уже не нужны? Но иного выбора не имелось, вина и неправота стали очевидными, и потому с Рощиным пришлось согласиться.

* * *

А перед кабинетом стало вдруг жуть, как страшно. До боли губу прикусив, Агата некоторое время стояла, не шевелясь, и судорожно обдумывала слова, которые стоило бы сказать первыми. Но, как по какому-то пресловутому закону подлости, на ум лезло что угодно, кроме нужного. И в конце концов это стало невыносимым: пару раз шлёпнув по щекам, чтобы кое-как прийти в себя, Агата резко выдохнула и схватилась за дверную ручку.

Если бы Володи не оказалось на месте, она бы точно сорвалась и что-нибудь сделала на эмоциях. Например, скинула бы к чертям собачьим весь архиважный мусор со стола Кравцова прямо на пол. Потом, конечно же, испугалась бы и принялась восстанавливать учинённый бардак, но то случилось бы потом.