Страницы минувшего будущего

В глубине души царапались два совершенно разных чувства: с одной стороны, опаска и треклятые подозрения, с другой – понимание того, что её вся ситуация касалась в самую последнюю очередь, и вмешиваться не имелось никакого морального права. Но что, если Агата оказалась бы права? Стучать, конечно, не пошла бы, не из того теста слеплена, но… могло статься, что самой стало бы полегче.

Или только хуже?

Нервно всхлипнув, Агата дёрнулась, словно приходя в себя, и тут же почувствовала, как онемела от боли добрая половина лица, а на языке почувствовался лёгкий привкус металла. Она с такой силой закусила губу, что умудрилась прокусить её до крови, совсем того не заметив. Проведя пальцем по коже и увидев на нём красные следы, тихо чертыхнулась и схватила первую попавшуюся бумажку, уголок которой послужил заменой бинту и пластырю.

Володя пришёл в положенные ему девять часов, и всё время до его появления прошло в состоянии крайней степени отрешённости, на автомате прибирались и в вид божеский приводились разбросанные ночью материалы, а заодно и по углам кабинета пыль смахивалась. Сон, который так манил совсем недавно, словно рукой сняло, и, поскольку общества Кравцова сегодня большую часть дня не предвиделось, а все указания Агата успела ночью доделать, рабочий день обещал быть непривычно однообразным и даже в чём-то бесполезным.

Самой себе она напоминала сомнамбулу.

– А где?.. – Володя кивнул на пустовавшее в углу рабочее место, заваленное кипами бумаг, которые строго-настрого запрещалось трогать под любыми предлогами.

Молча Агата сформировала из кучки чистых листов ровную стопку и языком цокнула, когда самый верхний смялся от не самого аккуратного движения. Разговаривать не хотелось совершенно, язык словно онемел и прилип к нёбу – так непривычно и так тошно от самой себя…

– С Апрельским, – ответ буквально через силу выдавился, и, конечно, то не осталось незамеченным: Вовка вздохнул протяжно, голову склонил и внимательно проследил за тем, как слишком резкими и механическими движениями приводился в порядок его собственный стол. Затем вдруг дёрнулся и отобрал очередную кассету, тем самым заставив на себя посмотреть.

Лишь только пересёкшись с ним взглядом, Агата отвернулась и уставилась в стену – настолько неуютно стало.

– Ну мне что, морду ему набить, что ли?

Усталость. Она зазвенела в голосе столь отчётливо, что проигнорировать её оказалось просто невозможно. И Володю можно понять: рано или поздно метание меж двух огней начинало претить любому, даже человеку с такой выдержкой.

И сразу же стало жуть, как стыдно. И сразу же стало понятно, что ситуация вышла не такой, как думалось сначала: теперь, если она не сказала бы правду, Володя всё понял бы по-своему, и кто теперь сказал бы точно, чем это закончиться могло. Агата оказалась такой крупной дурой, что сама всю ситуацию обернула, в первую очередь, против самой себя.

Опустив голову, прикрыла глаза и досадливо поморщилась. Ей давно не было настолько гадко, и сейчас это чувство маленькими дозами отравляло внутренности с поразительным хладнокровием.

– Ты не понимаешь… – снова губу закусила и обхватила себя руками за плечи, упрямо избегая внимательного взгляда. – Мне страшно.

Взгляд стал ещё пристальнее, словно в ней дыру пытались проделать.

– Почему?

Страшно. Страшно. Страшно. А ещё очень противно и стыдно. От всей ситуации. От самой себя. От всего, что сейчас происходило.

Всё, Волкова. Теперь говори. Сама виновата.

Резко выдохнув, Агата шагнула к лежавшим на диване коробкам с плёнками и ткнула в одну из них пальцем. Володя проследил за жестом, однако комментировать его не стал.

Сердце ударилось о рёбра, словно пытаясь их переломать и выпрыгнуть из груди. Казалось, стук хаотичный можно услышать даже извне, и тщетны оказались попытки выровнять рваное дыхание.

– Можешь… можешь всё ему рассказать, и тогда я уйду. Но мне и впрямь страшно.

– Сядь и объясни по-человечески, будь добра, – ногой Володя выдвинул стул и буквально упал на него. Агата опустилась на подлокотник дивана и хрустнула пальцами.

– Я смотрела плёнки… внимательно. И заметила кое-что. Некоторые записи, в основном относительно старые, они… Кравцов на них… – слова никак не находились, и приходилось надолго замолкать, подбирая более или менее подходящие. – Он какой-то… какой-то…

– Какой-то не такой.

Быстрый взгляд, отрывистый кивок. Агата даже не заметила ровного тона прозвучавшей подсказки, полностью растворившись в собственных мыслях.

– Да. И я… я не знаю, как сказать, но я, когда смотрела – не раз и не два… это очень сильно заметно. И я… и я подумала, что он…

Нет. Не находилось слов сказать такое вслух. Не подумать, не предположить, а озвучить. Потому что это грязно, это плохо, это отвратительно. Агата никогда и ни про кого не распускала слухов, и сейчас на нарушение правила незыблемого не находилось никаких сил: ни физических, ни моральных.

– Я подумала, что он…

– Что он торчит.

Разряд тока. Вот, что напомнили резкие слова, вонзившиеся куда-то под ребро. Комок подступил к горлу, захотелось вдруг расплакаться от стыда и необъяснимого страха, которые словно торжествовали в сознании разрозненном. Ладони к лицу – так по-детски, так глупо и смешно. Если бы только в ситуации сложившейся имелось хоть что-нибудь смешное… Если бы только в ладонях можно было спрятаться.

– Да.

Глухо согласившись, Агата словно черту подвела под сказанным, и неимоверных усилий ей стоило отнять руки от лица, чтобы посмотреть на Володю. Она была готова ко всему, и понимала, что виновата сама. Прикусила бы язык, притворилась – и всё бы обошлось. А теперь всё, потому что слово – не воробей. Можно писать заявление.

Володя смотрел совершенно спокойно. В чём-то немого печально, устало, но спокойно и абсолютно беззлобно. Затем вдруг усмехнулся, однако в смешке не искрилось и намёка на радость – скорее, ощутимей было что-то, на жалость походившее.

Если бы только можно было сквозь землю провалиться!

Густая тишина душила. Но Агата пошевелиться боялась, не то, чтобы что-то сказать. И некоторое время безмолвие витало в кабинете незримой тенью, словно помогая всё сильнее ненавидеть саму себя.

Володя заговорил, когда казалось, что всё: всё кончено.

– Тебе надо было сразу сказать, чтобы таких ситуаций не возникало. Просто дело в том, что Денис – военкор.

Недоумение, верно, отразилось на лице слишком явно; нахмурившись, Агата исподлобья глянула и ртом схватила воздух.

– Чего? В смысле?

– По бумагам он, конечно, гражданский, – Володя тут же поправился, реакцию увидев. Голос его звучал необычайно спокойно и ровно: он словно силился вбить весь смысл своих слов посильнее, – и работает, соответственно, на гражданке. Но, если кого-то надо посылать в горячую точку, руководство точно знает, кого брать в первую очередь. Денис – гениальный военный корреспондент, я тебе это точно говорю, без преувеличений. Это его. Как гражданский он намного посредственнее. Плёнок этих не достать – в архиве такие вещи на руки не выдают, поэтому только если искать записи самих выпусков…