Страницы жизни русских писателей и поэтов

Волнения, неустроенность в жизни сказались на здоровье Виссариона Григорьевича. На средства друзей в мае-августе 1837 года он лечился на Кавказских минеральных водах. После возвращения, ничего не оставалось делать, как поступить на службу в издательство К.А.Полевого и заняться корректурой "Деяний Петра Великого" автора И.И.Голикова,

4

Начало 1838 года оказалось счастливым для Виссариона Григорьевича. Издатель В.П.Андросов предложил ему в негласное управление свой журнал "Московский наблюдатель". Работа закипела!

Новый редактор привлек на работу в журнал Бакунина, Боткина, К.С.Аксакова, И.П.Коюшникова и поэта Кольцова. Однако ни кипучая деятельность Белинского в роли руководителя, ни серьезность философской направленности издания не смогли удержать его на плаву. Закрытию способствовали идеологические расхождения между руководителем, Бакуниным и Боткиным, а также чрезмерная строгость Московского цензурного комитета, да и типография часто запаздывала с выпуском очередных номеров.

Работа, работой, но самообразование Виссарион Григорьевич считал главным в своей жизни. Он оставался во власти философии Гегеля. Современники считали его годы "гегелевскими", годами примирения с действительностью, в фундамент которых положено гегелевское высказывание: "Что разумно – то действительно". Из фразы вытекали фатальные выводы: власть определена Богом, значит, она незыблемая; войны, голод и болезни – закономерные и т.д.

А.И.Герцен, встретив Белинского, отметил в его взглядах разительную перемену. В связи с этим написал: "Белинский – самая деятельная, порывистая, диалектически-страстная натура бойца – проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение, и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.

– Знаете ли, что, с вашей точки зрения, – сказал я ему, думая поразить его своим ультиматумом, – вы можете доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать?

– Без всякого сомнения, – отвечал Белинский.

Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами".

Ошибался Виссарион Григорьевич не только в оценке самодержавия, но и комедии Грибоедова "Горе от ума". Чацкий, по мнению критика, должен был согласиться с действительностью, а не быть как: "… крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорят… Это новый Дон Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади". Потом еще добавление: "… пустой, глупый человек, сухой эгоист есть призрак; но идея глупца, эгоиста, подлеца есть действительность, как необходимая сторона духа, в смысле его уклонения от нормальности. Отсюда являются две стороны жизни – действительная, или разумная действительность, как положение жизни, и призрачная действительность, как отрицание жизни".

Из этого следовало, что Чацкий должен быть комическим персонажем, а сама пьеса, не состоявшейся, поскольку не имела глубокой и целостной идеи.

В своих суждениях Виссарион Григорьевич, часто руководствовался эмоциями, о чем говорил И.С.Тургенев: "В его натуре лежала склонность к преувеличению, или, говоря точнее, к беззаветному и полному высказыванию всего того, что ему казалось справедливым; осторожность, предусмотрительность были ему чужды".

13 апреля 1839 года в доме актера Щекина Белинский познакомился с Иваном Ивановичем Панаевы, дружба с ним и его женой, Авдотьей Яковлевной, продлится до последних его дней. На следующий день Панаев посетил нового знакомого в переулке, неподалеку от Никитского бульвара. Он жил, вспоминал Иван Иванович, в: " деревянном одноэтажном домике, вросшем в землю, окно которого были почти вровень с кирпичным узким тротуаром… я вошел на двор, поросший травою, и робко постучался в низенькую дверь…Дверь отворилась, и передо мною стоял человек среднего роста, лет около 30 на вид, худощавый, бледный, с неправильными, но строгими и умными чертами лица, с тупым носом, с большими серыми выразительными глазами, с густыми белокурыми, но не очень светлыми волосами, падавшими на лоб, – в длинном сюртуке, застегнутым накриво. В выражении лица и во всех его движениях было что нервическое и беспокойное".

Осенью 1839 года Белинский из Москвы переехал в Петербург и временно остановился у Панаевых. Свои впечатления о городе он отправил В.П.Боткину в Москву: "Да, и в Питере есть люди, но это все москвичи, хотя бы они и в глаза не видали белокаменной. Собственно Питеру принадлежит все половинчатое, полуцветное, серенькое, как его небо, истершееся и гладкое, как его прекрасные тротуары. В Питере только поймешь, что религия есть основа всего и что без нее человек – ничто, ибо Питер имеет необыкновенное свойство оскорблять в человеке все святое и заставить в нем выйти наружу все сокровенное. Только в Питере узнать себя – человек он, получеловек или скотина: если будет страдать в нем – человек; если Питер полюбится ему – будет или богат, или действительным статским советником. Сам город красив, но основан на плоскости и потому Москва – красавица перед ним".

Белинский с Гоголем познакомились в 1839 году и потом несколько раз встречались в Петербурге. Тем не менее, не без помощи Виссариона Григорьевича поэма "Мертвые души" вышла в свет.

После гибели Пушкина и Лермонтова, Белинский высоко ценил творчество Николая Васильевича. "Вы у нас теперь один, – говорил критик, – и мое нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связана с Вашею судьбою: не будь Вас – и прощай для меня настоящее и будущее художественной жизни моего отечества".

В одной из статей о "Мертвых душах", Белинский поставил Гоголя выше Пушкина за то, что "… мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более дает чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создание поэта нашего времени".

Другие критики считали "Мертвые души" злой сатирой на современную жизнь. Критик же видел в них серьезное эпическое произведение, заключая, что "… не в шутку назвал Гоголь свой роман "поэмою". Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного; ни в одном слове автора не заметили мы намерения смешить читателей: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко… Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны… Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного…"

Нашлись в поэме и замечания, о которых Белинский писал: "… в немногих, хотя, к несчастию, и резких – местах, где автор слишком легко судит о национальности чуждых племен и не слишком скромно предается мечтам о превосходстве славянского племени над ними".

5

Душевный дискомфорт не оставлял Белинского. В начале 1840 года он письменно жаловался Боткину: "Вера в жизнь, в духа, в действительность отложена на неопределенный срок – до лучшего времени, а пока в ней – безверие и отчаяние. Мысли мои о бессмертии снова перевернулись; Петербург имеет необыкновенное свойство обращать к христианству".

Известие об аресте М.Ю.Лермонтова после дуэли с де Барантом 11 марта 1840 года послужило поводом для Белинского посетить поэта на гауптвахте. Они бегло встречались и раньше, но дружба их тогда не связала. О своем посещении Виссарион Григорьевич 16 апреля писал Боткину: "Недавно был я у него в заточении и в первый раз поразговаривался с ним от души… Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Печорин – это он сам, как есть. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему – он улыбнулся и сказал: "дай бог!" Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве. Каждое его слово – он сам, вся его натура, во всей глубине и целостности своей. Я с ним робок, – меня давят такие целостные, полные натуры…"

В летних номерах "Отечественных записок" за 1840 год была помещена критическая статья Белинского о "Герое нашего времени". Оценивая роман, он исходил из того, что "мы должны требовать от искусства, чтобы оно показывало нам действительность, как она есть, ибо какова бы она ни была, эта действительность, она больше скажет нам, больше научит нас, чем все выдумки и поучения моралистов…".

"Герой нашего времени", – по заключению критика, – это грустная дума о нашем времени, как и та, которою так благородно, так энергически возобновил поэт свое поэтическое поприще и из которой мы взяли эти четыре стиха…