Странная барышня

— А вы кто? — удивлённо спросила я у мужчин.

— Это наши крестьяне, Елизавета. Ты совсем больной стала, что не помнишь их? Сама же сюда пригнала, как скотину, — за них ответила Мэри.

— Это не мои работники, — повернувшись, пояснила я монахам. — Впервые вижу эти лица.

— Как это не твои? — перебил меня Вольдемар. — Даже я их всех знаю. Да сами, отче, у них спросите.

— Озерския мы, — вразнобой загомонили прикованные крестьяне. — Доски делаем.

— Чада мои, — обратился к ним отец Иннокентий. — Мы приехали сюда, чтобы понять, колдунья или иная дьяволопоклонница Елизавета Васильевна Озерская. Если вам есть что сказать, то говорите сейчас.

— Господи! — крестясь, заорал мужик, что до этого стоял на коленях. — Не оставил детей своих! Принёс избавление! Ведьма она! Как есть ведьма злая! Страху такого с ней натерпелися, что и не передать, батюшка! Мучает, голодом морит! А после её сатанинских плясок при луне хоть в монастырь подавайси душу отмаливать!

— Ещё раз повторяю, что эти люди мне незнакомы! — попыталась я прервать этот спектакль. — Можете в деревне узнать!

— А я как хозяйка Озерского, — встряла Мэри, — подтверждаю, что они живут на моей земле. Могу поимённо всех назвать.

— Освободить и опросить каждого! — приказал отец Серафим одному из солдат.

Почти час длился этот кошмар. Наслушалась о себе такого, что будь здесь младенцы, то и их живьём жрала. Несколько раз хотела вмешаться в это неприкрытое враньё, но меня быстро заткнули, потребовав не препятствовать дознанию.

После допросов монахи совещались между собой недолго.

— Поручик! — приказал отец Иннокентий. — Мы с братом Серафимом остаёмся здесь для выяснения всех деталей. Вам же предписывается немедленно сопроводить подозреваемую в узилище.

— В кандалах? — поинтересовался офицер.

— Никуда от вас и так не убежит.

— Слушаюсь, отче! — щёлкнул тот каблуками и отдал честь.

Тотчас меня запихнули в карету с решётками, что приехала сюда вместе с нами…

30

Еду в тюремной карете и понимаю, что голова совсем не соображает. Всё произошло так быстро, что мысли просто не успевают за событиями. Постепенно начинает доходить: меня увозят от дома. От моего первого, единственного и настоящего дома в этом мире. От людей, которых успела возненавидеть или наоборот, полюбить всем сердцем. Сейчас это не важно. Важно то, что впереди неизвестность. Пугающая неизвестность и одиночество. А я больше не хочу быть одна!

Состояние апатии сменилось истерикой.

— Пустите! — закричала я, попытавшись открыть дверь тюремной кареты. — Пустите! Вы не имеете права! Я не желаю ехать с вами!

— Сидеть! — сильной рукой прижал меня к сиденью офицер охраны. — Продолжишь рыпаться — закую.

— Но я ведь никому ничего плохого не сделала! Зачем вы так со мной?!

— Я сопровождал не одну такую, как ты… Четвёртой будешь. И каждая из них невинной овечкой прикидывалась. А потом, после дознания кладбища после них находили. Так что меня, ведьма, не проведёшь.

— Знаю я ваши дознания! После пыток любой себя оговорит!

— Каких пыток? — явно удивился он. — После молитв и покаяний чёрная душа сама выворачивается. Этого достаточно. Ну и улики, конечно, должны быть. Будь ты внутри хоть самый прескверный человек на свете, но пока зло наружу не выплеснул и преступление против Бога или людей не совершил, то неподсуден. За мысли не мы, а на небесах карают.

— А если оговор? — начала успокаиваться я.

— Тогда как повезёт, — признался офицер. — Но отцы Серафим и Иннокентий — опытные дознаватели, так что их на мякине не проведёшь. Невиновна — отпустят. Виновна: до смерти в монастырской келье жить будешь. А пока сиди, молчи и не пытайся мне докучать.

Военный умолк и до конца дороги не проронил ни слова. А ехали мы долго. Даже переночевали на одном постоялом дворе. Вернее, я в карете. Лишь под вечер следующего дня подъехали к какому-то небольшому, но видно, что очень старому монастырю.

— Мы где? — спросила я у своего бессменного конвоира.

— В узилище. Здесь таких, как ты, держат и прочих страшных людишек, от Христа отвернувшихся.

— Понятно… Тюрьма.

— Нет. Узилище.

— А в чём разница?

— Тюрьма — светская, а это место принадлежит Святой Церкви. Но для тебя разницы нет особой, пока к Богу не вернёшься.

Да уж… Эта самая вездесущая Святая Церковь. Она отделена от государства, но стоит над ним так высоко, что даже император не смеет пикнуть, когда ему Патриарх пальчиком погрозит. И так во всех странах.

Читая книги отца, я обнаружила удивительную вещь: в этом мире нет разделений на православную и католическую ветви. Христианство едино в своих устоях и законах. Даже всякие мормоны, староверы, гугеноты и протестанты отсутствуют. Библия едина и неделима! Трактовать её не по изначальным канонам — великий грех!

То же самое у мусульман, против которых не было никаких Крестовых походов. Вообще, Библия и Коран настолько сумели ужиться, что никого не удивляет, если мечеть рядом с храмом стоит. Кривятся, конечно, недовольно некоторые, но молча. Как такое могло произойти, для меня остаётся великой тайной.

Не было ни одной религиозной войны. Да, за власть, деньги, земли люди режутся часто и остервенело, но никто не упоминает при этом Бога, не просит у него победы над врагами и не изображает религиозные символы на знамёнах и боевых наградах. Ради него нужно продолжать жизнь, но никак не убивать.

Были в истории описаны парочка сумасшедших, что пытались затеять “священную войну”, только задавили их быстро и беспощадно всем миром, невзирая на политические разногласия и религиозную принадлежность. Ни в одной стране не смогли они найти себе убежища.

Утверждение, что Бог един — это аксиома, которую нельзя даже мысленно оспаривать. И неважно, как ты ему молишься. Если чувствуешь в душе Веру в Него, то это вызывает уважение у всех. Единственное, кого презирали и ненавидели — полных атеистов, язычников с множеством богов и сектантов. Особенно последних, считая их самыми опасными приспешниками дьявола.

Думаю, что такой разный подход к религии и определил неодинаковое историческое развитие моего прошлого и этого мира. Хотя могу и ошибаться. Я ещё слишком мало знаю про свою новую родину.

Въехав во двор узилища, карета остановилась. Меня сразу же провели по тёмным коридорам, освещённым редкими факелами на стенах, в маленькую камеру, где не было ничего, кроме зарешеченного окошка с пару ладоней величиной, ночного горшка и тюфяка в углу. Вот и все удобства.

— Скажите, а кормить будут? — спросила я у женщины: то ли монахини, то ли надзирательницы. — Я с утра ничего не ела.