Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Странные сближения. Книга вторая
Шрифт:

— Зачем к Инзову?

«Инзову! Инзову!нзову…ву…ву…у!..» — медным дрожащим эхом прогремело в ушибленной голове атамана. И, ещё не обретя способность мыслить, но преисполнившись жаждой мести, Бурсук вскочил на ноги, схватил лежащий неподалёку карабин и, широко размахнувшись, снёс прикладом Волошина, имевшего несчастье произнести слово «Инзов». Слово это было для гайдука с недавних пор связано исключительно с разочарованием и предательством.

«Однако» — снова подумал Липранди, когда Волошин вылетел из его поля зрения.

Воспользовавшийся этим Исилай тотчас поднял пистолет и, пинком отшвырнув подползающего

к нему Пушкина, первым делом выстрелил Бурсуку в лоб. Брызнуло алым; с комода поднялась пыль; замявкал, прячась куда-то под кресло, всеми позабытый Овидий.

В наступившей тишине звонко и безумно прозвучал свист далёкого ная — пастушьей флейты, разносимый над влажными полями на вёрсты вокруг: «Фу-у, фу-у, фу-у… фу-фу-фу-фу…»

В голове у Черницкого вертелся прилипчивый странный мотив, и статский советник напевал его неслышно, одним дыханием.

— Фу-фу-фу, — сопел слегка простуженный Черницкий. — Фу-фу-фу-фу-фу-у…

— Давно этот Рыжов с вами говорил?

— Нынче утром, — (фу-у, фу-у…)

Начальственное лицо, пред коим вновь предстал статский советник, вытянуло из прибора перо и смяло его в пальцах.

— Что делать… Что делать, друг мой. Никто в нашей бедной стране ещё не получал прививку от логики. А умерло от неё уж немало.

— Распорядитесь и его?..

— Считайте, что уже распорядился. А что вы так смотрите? Или мы с вами не знали, что может случиться? Француз рискует, Рыжов рискует… — («Фу-фу-у… фу-у» — думал Черницкий, глядя, как гибнет перо в начальственном кулаке). — Что могли, они сделали. Пора покончить с обоими.

— Когда приступать-с?

— Сегодня, Черницкий, а то покамест вы будете… — начальственное лицо задумалось, — измышлять… Убейте Рыжова нынче же, и дело с концом.

Глава 10

Давным-давно — кто такой Зюден? — последнее откровение А.Р.
армия Инзова — к цыганам!

Укрась же, о дружба, моё песнопенье,

Простое, внушённое сердцем одним. Н.И. Гнедич

Октябрь 1791 года, б е з п о с т о р о н н и х:

Незадолго до того, как мне исполнилось двадцать три, дошла до меня весть о кончине моего названного отца и первого воспитателя — князя Трубецкого.

Меня вызвал лично генерал Юрский, с которым я, благодаря объединяющей нас тайне, к коей оба мы сделались причастными в Храме Креста и Розы, состоял в отношениях более дружеских, нежели служебных.

— Можешь выпить, — штоф уже стоит на столе перед генералом. Красное оживленное лицо Юрского говорит о том, что тризну по Юрию Никитичу Трубецкому он начал справлять без меня. С князем он не был знаком. Видно, для того я ему и нужен, чтобы оправдать возлияние. Помянем Юрия Никитича, царстве ему небесное, добрый был человек.

— А сам-то ты веришь, что понадобишься когда-нибудь? — спрашивает генерал. Глаза его по-хмельному влажны.

— Не дай Боже, — отвечаю ему.

— То-то

же, — неведомо к чему говорить Юрский и наливает вновь. Проходить минута, и он добавляет. — А я теперь знаю, кто ты таков.

— Кто я таков?

Юрский кладёт передо мною маленький серебристый ключ.

— Покойник, говорят, велел передать тебе перед смертью.

Я беру ключ и пытаюсь догадаться, что сие должно означать. Вспоминаю вдруг о медальоне, висящем у меня на шее вот уже третий год. Генерал кивает, видя, как я сую руку под воротник.

— Упокой, Господи, душу раба твоего Юрия Трубецкого, — в который раз повторяет генерал и опрокидывает стакан. Штоф пустеет. — Ну, признайся, ты мечтал о новом мире, о котором твердили эти блаженные? — блаженными он именует моих наставников-Розенкрайцеров.

— Никак нет, ваше превосходительство — честно говорю я. — Не я выбрал свою судьбу. За меня рассудили покойный Юрий Петрович да эти, как изволите называть, блаженные.

— А я мечтал, — говорит Юрский в стакан. — И мир увидеть мечтал, и верил. Всё, думал, завтра наступит. Доживём. А, — он опускает голову и смотрит на пуговицы на своём животе. Когда я вставляю ключ в замочек на медальоне, генерал тихо произносит. — А хрен.

Мне трудно понять его. Я за свои двадцать два года успел выпить больше ядовъ, чем всю отравленные нашего грешного века. Меня били и заставляли драться долго и усердно, так что я, наконец, стал способе н способен один противостоять небольшой стране. Всё это противно моей натуре, которая, как я понимаю ныне, слишком проста для того что поручено мне. Ежели я никогда не стану нужен, я буду счастлив.

Медальон открывается. Я жду чего угодно, даже ангельские письмена не заставят меня удивиться. Но из-под откинувшейся крышки на меня глядит знакомое лицо, и я пытаюсь отковырнуть его, полагая, что истинная тайна сокрыта под ним.

— Не ожидал? — голос Юрского приглушён спиртом, но слова он выговаривает внятно.

— Это что? — я всё еще не могу управиться с портретом.

— Твоя мать.

— Зюден, — Исилай странно выговаривал это слово, произнося мягкую «д»: Зюд» ен. — Что вам известно об этом человеке?

Волошин со всхлипом втянул воздух.

— Вы что-то знаете? — второй турок, подволакивая ногу, подошёл к Волошину.

Пушкин чувствовал, как к голове приливает кровь, и глаза постепенно затягивает что-то тёмно-бордовое, мешающее смотреть. Он, Липранди, Раевский и Волошин были подвешены к балкам, так что ноги не доставали до пола совсем немного.

— Нет! — истошно закричал Волошин, дёргаясь на импровизированной дыбе. — Я случайно здесь! Случайно! Я прятался от дождя! — подбородок его задрожал. — Я ничего… не хотел…

— Скажите вы, — Исилай обратился к Пушкину. — Кто такой Зюден?

— Вам лучше знать.

Всё равно убьют, а пытки можно и вытерпеть.

Исилай кивнул ямщику, и тот щипцами вынул из камина горящую головню.

— Раевский, — прошептал Пушкин. — Они…

— Я понял, — уголком рта ответил Раевский. Его лицо приобретало синеватый оттенок.

Что-то жаркое, светящееся приближалось к лицу.

1) Турецкие агенты (по крайней мере, двое из них) раскрыли Француза (как? и почему никто из них не удивлён присутствием Раевского с Липранди? О них знали заранее?)

Поделиться с друзьями: