Странствие по дороге сновидений; Середина октября - смерти лучшая пора; Место, где убивают хороших мальчиков; Хризантема пока не расцвела; Старик в черном кимоно; Ниндзя: специальное задание

Сонода хотел сказать, что его предки вряд ли когда могли хотя бы попробовать те роскошные блюда, которые токийские рестораны высшего класса предлагают посетителям, что сам он до войны считанное число раз ел мясо, но промолчал. Он покорно следовал за Фуруя, с опаской поглядывая на его круглое лицо, постоянно расплывавшееся в улыбке, обнажавшей здоровые, без изъяна зубы.

За сорок с лишним лет Сонода отвык говорить на родном языке, слова с трудом оживали в его памяти. В первые минуты он вообще не мог ничего вымолвить, лишь молча кивал. Он неуверенно подчинился Фуруя, который заставил его выйти из машины американца и куда-то повел. «Что он хочет от меня?» — тяжело соображал Сонода.

В марте 1942 года он попал в Сингапур и провел здесь всю войну. Ему повезло — в боях он не участвовал, служил в хозяйственном взводе при комендатуре лагеря Чанги. Одаренный от природы хорошим музыкальным слухом, он быстро выучился говорить по-китайски и по-малайски, мог объясниться и с индусом, сдружился с местными жителями и даже в самые трудные времена, когда солдатский паек совсем оскудел, не имел оснований жаловаться на тяготы армейской жизни.

Новые знакомые охотно меняли еду на золотые и серебряные вещи, которые приносил Сонода из лагеря. Но Сонода отдавал не все, что получал от пленных; кое-что предусмотрительно оставлял себе и к концу войны накопил некоторый капитальчик, и не в обесценившихся сингапурских долларах, а в более устойчивой валюте: золотых кольцах и часах, серебряных цепочках и портсигарах…

Веселый и доброжелательный, Сонода пришелся по душе старшей дочери одного богатого сингапурца. Когда стало известно, что война проиграна и императорская армия возвращается домой, они убедили Сонода остаться.

— Япония разрушена, — говорила ему девушка. — Американцы сбросили какую-то новую бомбу. Отцу говорили, что там у вас голод, нечего есть, поля заброшены. Еще неизвестно, что с вами сделают американцы. Может быть, они засадят тебя в тюрьму или убьют. Зачем тебе возвращаться? Твои, наверное, умерли от голода или погибли под бомбами…

Сонода остался. Ему достали документы, дали новое имя. Он женился. Сонода попал в императорскую армию восемнадцатилетним парнем, ничего, кроме крестьянской работы у себя на поле, он не знал и боялся неизвестности, которая ждала его дома. А здесь была работа, была девушка, которая готова выйти за него замуж, родить ему детей и содержать его дом. Были богатые родственники, которые на первых порах поддержали молодую семью.

Когда у него родился шестой внук, он решил, что должен съездить на родину. Они сидели за обеденным столом, и он неожиданно сказал: — Теперь мне нужно побывать в Японии». Жена с испугом посмотрела на него, но возразить не решилась. Сонода написал в туристическое бюро, получил кучу проспектов и стал выбирать маршрут.

Но в один из теплых солнечных дней октября к нему пришел американец, который знал о нем все…

— Послушай, Сонода, — прервал его размышления Фуруя. — Мне нужно знать, чего от тебя хотят американцы. И не вздумай крутить. Со мной это не пройдет.

Резкие, короткие фразы хлестнули Сонода как плетью. Сонода вмиг вспомнил эту командную интонацию, этот приказной тон… Так с рядовыми солдатами разговаривали офицеры лагерной комендатуры. Обращаясь к солдату, ни один из них не считал нужным скрывать своего высокомерия. Оттенок презрения звучал в словах офицера даже в тех случаях, когда он был доволен своим подчиненным. Но уж если солдату случалось провиниться…

Помощник коменданта остановил Сонода в тот момент, когда он шел на встречу с «Крысой», своим постоянным клиентом, который обещал принести хорошие золотые карманные часы с золотой же цепочкой. Взамен «Крыса» просил десять коробок сардин. Консервы Сонода без труда раздобыл накануне и надеялся на выгодную сделку. Он задумался и не успел вовремя заметить помощника коменданта в новенькой, хорошо отглаженной форме.

— Сонода! Ко мне!

Он опрометью бросился к офицеру, придерживая консервные банки под гимнастеркой. Сонода молил бога о том, чтобы помощник коменданта ничего не заметил.

— Что ты здесь делаешь?

— Сменился с поста, господин капитан! Иду на кухню.

Отвечая, он старался не смотреть в лицо офицеру, его глаза уперлись в гладкие бронзовые пуговицы на кителе. Потом опустились вниз: пехотные офицеры носили ботинки с обмотками, но офицеры комендатуры числились по жандармскому ведомству, и им выдавали сапоги. Сапоги у капитана были всегда идеально вычищены.

— На кухню в обратную сторону идти надо, заблудился? — с издевкой сказал капитан. — Я не в первый раз замечаю, что ты вокруг лагеря крутишься. С какой целью, интересно было бы узнать?

Раз спрашивает, значит, ничего не знает, мелькнуло в голове Сонода, есть шанс выкрутиться.

— Господин капитан, я всегда хожу длинным путем.

Однобортный китель Фуруя со стоячим воротником, украшенным жандармскими петлицами черного цвета, и узкими поперечными погонами появился перед самыми глазами Сонода.

— Ты что же, скотина, шутить со мой вздумал? — капитан вдруг заговорил неестественно тихим голосом. — Думаешь, я не подозреваю о твоих делишках?

Его цепкие пальцы схватили выцветший под тропическим солнцем френч Сонода и как следует тряхнули его. На землю посыпались банки с консервами. Капитан отступил на шаг и наотмашь ударил солдата по щеке. У Сонода из носа потекла кровь. Капитан стащил с руки перчатку и озабоченно осмотрел ее: не попала ли кровь на мягкую кожу.

— Твои соотечественники получают рис по карточкам, а ты кормишь деликатесами врагов Японии. За это полагается трибунал, — сказал капитан, удовлетворенный осмотром своей перчатки.

Сонода стоял молча, опустив руки. Для него все было кончено. Трибунал отправит его на фронт — в Бирму или куда-нибудь на острова, откуда нет возврата. Прощай, спокойная, почти счастливая жизнь, открывавшаяся ему в Сингапуре.

— Кому ты это нес? — так же спокойно спросил капитан. — Только не ври.

— «Крысе». Военнопленному, которого называют «Крысой», — поправился Сонода.

— Кто он — англичанин, австралиец?

— Я не знаю, — искренне ответил Сонода.

— Приведешь его ко мне ночью, — приказал капитан. — Но так, чтобы он ни о чем не догадался.

Носком сапога он брезгливо подтолкнул коробку с сардинами, валявшуюся на песке, поближе к Сонода.

— Подбери это.

…Столько лет минуло. Он думал, что все умерло, а стоило появиться этому японцу — и прошлое вновь вернулось. От прошлого нельзя избавиться, со страхом подумал Сонода. Но почему? Зачем им всем понадобилось вспоминать этот лагерь, который погребен под гигантским аэропортом Чанги?

— А что было дальше? — подгонял его Кэндзи Фуруя. Он слушал Сонода с особым интересом.

Стоукер разговаривал с Цюй Линем уже больше двух часов. Секретарь депутата дважды осторожно заглядывал в дверь, но Цюй Лин никак не реагировал на его появление. Секретарь уже отменил несколько важных встреч и теперь говорил посетителям, что, судя по всему, им придется прийти в другой день. Депутат очень занят. Дело государственной важности.

— Вы интеллигентный человек с определенными морально-этическими принципами, переступать через которые не станете. Вы не вступили в отряды «добровольческой армии», не участвовали в работе созданных японцами консультативных советов. Все это, должно быть, так. И все же вы служили этому режиму. Пусть самым безобидным образом — переводя с японского на китайский или малайский и наоборот. Но ведь вы переводили не иностранных ученых или специалистов, которые обычно приезжают в чужую страну с добрыми целями, а офицеров, в том числе жандармских. Разве вы тем самым не соучаствовали в их преступлениях? — говорил Стоукер.