Страшный суд

Да и я полагал, что сия заварушка принадлежит моему раскладу, именно здесь обязан тряхнуть стариной, семейное для меня дело, куча родственников в Екатеринбурге, в пятидесяти верстах находится от него атомная подлянка.

— А подстраховывать вас будет Полководец, — сказал мне тоном, исключающим возражения, фюрер.

Поначалу мне подумалось, что речь идет о Саше Македонском, но когда понял, что о Суворове, поморщился в душе.

«На серьезное дело посылают двух траченных временем пердунов, — недовольно подумал я, хотя и понимал: эмиссар сил Добра в достаточной степени наделен потусторонней энергией и могуществом. — Почему мне не дано самому выбирать напарников по делу?».

Гитлер, конечно, прочитал ворчливые мысли мои, но, как говорится, и ухом не повел.

— Кто из нас старший? — нахально спросил я, и Адольф Алоисович от души расхохотался.

— Ну и Гагарин, — сказал он, — ну и дает шороху, бродяга… Вы, партайгеноссе, вы старший! А камрад Суворов будет у вас на подхвате. Довольны?

Мне стало стыдно.

— Я не в том смысле, — смущенно начал оправдываться было, но фюрер, продолжая незлобливо ухмыляться, отмахнулся.

— Операцией будет руководить профессионал из ВЗОРа, служивший еще недавно в знаменитой группе «Бэтта», — посерьезнев, доложил мне Гитлер. — Вы идете как участник, знающий тамошнюю обстановку, дух местности… И постреляете заодно, как говорят, за милую душу. Вам это нравится — стрелять. Александр Васильевич — координатор Зодчих Мира, опять же — поприсутствует на случай непредвиденных обстоятельств.

Впрочем, на месте и решите, кто из вас старшее.

Адольф Алоисович хмыкнул и покрутил головой, будто приходя в рабочее состояние, возвращаясь в себя после некоего стресса, вызванного моим дурацким вопросом.

А возник он оттого, что великий полководец не показался мне достаточно серьезным. Суеты в нем было много, суеты. Небольшого росточка, поджарый, как мальчишка, быстрый в движениях, Суворов не вписывался в приемлемый мною образ вояки всех времен и народов.

Вот и Бонапарт как-то императором не гляделся. Но это был чужак, да еще и противник России когда-то, с непохожестью его на императора я примирился.

А вот неприятие, с которым относился к славному герою Отечества, меня угнетало. Ведь понимал: обязан любить и восхищаться полководцем. Я им и восхищался. Заочно… А при общении нечто меня в Суворове раздражало.

Но спорить больше с товарищем Гитлером партайгеноссе Станислав Гагарин не стал.

Сразу отмечу: сообразительности Суворову было не занимать. Готовясь к операции по освобождению Белоярской атомной от ядерных шантажистов, заложивших дьявольские фугасы под зловещие котлы, начиненные ураном, я поражался быстроте реакции, с которой ухватывал самоё суть ситуации, мгновенно разрешал возникавшие противоречия Суворов, и шуточки-прибауточки, которыми генералиссимус уснащал собственную речь, уже не раздражали меня более, они даже как-то украшали сию незаурядную личность.

— Знаю, знаю, сударь, — ласково улыбаясь, сказал мне Суворов после глотка крепкого чая, которым поили нас взоровцы,когда мы вернулись с Александром Васильевичем на Логиновскую ферму после ночной вылазки к объекту. — Полагаете меня никчемным и суетливым старикашкой… Не удивлен, нет-с! Но привык к подобному отношению с отрочества. Когда батюшка мой, Василий Иванович, генерал-аншеф, записал и меня, пятнадцатилетнего недоросля, в Семеновский полк, солдаты относились к вьюношу благодушно, смею надеяться, даже любили меня, но категорически считали чудаком… Да-с!

Мне было неловко от того, что Суворов отгадал мое отношение к нему, чудаком генералиссимуса я тоже полагал…

— Не смущайтесь, батенька, — ободрил Папу Стива Суворов. — Не вы, как говорится, первый, не вы и последний.

Манеры, сударь, я выработал такие… А ежели по-научному, то мимикрия, психологическая маска. Ведь хилую природу, полученную от рождения, я сумел одолеть, закалил себя отменно, приучил организм одолевать лишения, терпеть их, если хотите…

Но сознание, душу преодолеть никому и никогда не удается! И потому чудаческими выходками прятал вечные сомнения и неуверенность, они всегда были со мною, милостивый государь…

— Но как же так? — растерянно проговорил Одинокий Моряк. — Вы, Александр Васильевич, бесспорно великий полководец, который не проиграл ни одного сражения вообще… Таких воителей попросту не было в истории! Вот и Брокгауз с Эфроном пишут про вас: величайшийрусский полководец. Хотя офицером вы стали только в двадцать четыре года.

— Да-с, девять лет кряду тянул срочную, как бы сейчас это назвали, солдатскую лямку, — с гордостью произнес генералиссимус. — И ни одного замечания за упущения по службе, заметьте…

— И оставались неуверенными в себе? — недоверчиво спросил Папа Стив.

— Всегда-с, — кивнул Александр Васильевич. — И полагаю, что только дурак, самонадеянный фанфарон не испытывает сомнений. Вот вы, сударь сочинитель, приступая к новому роману, убеждены в том, что роман получится, что вы обязательно создадите новый шедевр русской литературы?

— Еще как не уверен, — признался я Суворову. — Сомнения уходят не ранее, нежели ставишь последнюю точку.

— Вот-вот! — оживился Суворов. — Так и в делах полководческих, увы… Да, ни разу не был побежден ваш покорный слуга, ни разу! Но это вовсе не означает, милостивый государь, что я не знал нравственных поражений и всегда выходил победителем в тех боях, которые разыгрывались в собственной моей душе.

Полководец тяжко вздохнул, махнул рукой и отвернулся.

А я вспомнил, как отличился Александр Васильевич в войне с Пруссией, командуя отдельными отрядами, прославился как лихой и отважный партизан, а спустя два года, возглавляя Суздальский полк, принялся создавать знаменитую суворовскую школу воспитания и обучения, обобщая в «Науке побеждать» собственные опыт и наблюдения, вынесенные будущим генералиссимусом из войны против Фридриха Великого.

Именно боевые действия Суворова против взбаламученных имперскими амбициями польских конфедератов, взятие им Кракова 15 апреля 1772 года решили исход войны, результатом которой случился первый раздел Польши.

Победы Александра Васильевича над турками у Гирсова и при Козлудже в 1774 году определили и заключение Кучук-Кайнарджийского мира… А Кинбурн, Очаков, Фокшаны, Рымник, Измаил?

Теперь, когда узнал от самого полководца природу его чудачеств, которые стали второй натурой генералиссимуса, я многое в облике соратника по нынешним российским делам воспринимал с изрядною долею снисходительности.