Страсть умеет лгать

Развернувшись на каблуках, техник удалился, не прощаясь. И как, скажите, я могла счесть этого индюка стильным и обаятельным?

Едва за ним захлопнулась дверь, Артур бесцеремонно взял меня за руку, усадил в кресло, а сам устроился на стуле напротив.

— Извините за этого придурка, Эля.

— Что у него было в руке? Ведь что-то было?

— Скажем так, энергетический пистолет. В вашей реальности такого оружия еще не существует. Давайте все посторонние вопросы потом, хорошо? Времени, чтобы что-то исправить и помочь Мику остается все меньше.

— Хорошо. Что от меня нужно?

— Сначала я поясню один момент. Когда дайвер вероятностей теряет связь с исходной реальностью, он теряет и управление потоком, потому что изнутри системы управлять невозможно. Крышка всегда больше кастрюли. Понимаете? Дайвера крутит как щепку в водовороте. И чем больше проходит времени, тем глубже он тонет, теряя память о себе и своем мире. Его личность меняется, его воспоминания очень быстро замещаются ложными воспоминаниями, иногда мгновенно при резком обрыве. Поток альтернативной реальности вертит им как хочет. А потом неизбежно дайвер сливается с чуждой реальностью и мы его теряем навсегда. Если ему вовремя не бросить спасательный круг. Понимаете?

— Да, вполне… Наверное… То есть, из-за меня, из-за моего желания Михаил погибнет?

— Не обязательно. В какой-то из реальностей он будет жить, если повезет и его не размажет в черной воронке или не разорвет в хаосе перепутанных потоков. Но я знаю, что он пока жив. Знаю точно. Мы побратимы. Так вот. Спасательный круг. Чтобы и его не размазало и не разорвало, нужно бросать помощь прицельно. Девушка-якорь, потерявшая Мика, успела поймать картинку перед тем, как он сорвался. Перрон в каком-то российском пригороде, электричка, девушка, похожая на вас. Это не случайная картинка. Это реперная точка. Обычно в момент погружения дайвер видит что-то судьбоносное. Момент истины. И обычно передает зацепку своему якорю. Попытайтесь вспомнить, Эля, был ли в вашей жизни какой-то момент, очень важный или необычный, связанный с электричкой.

Мне и напрягаться не надо было. Столько лет прошло, а помнила так, словно все случилось вчера.

— Да. Было. Ничего судьбоносного, хотя… не знаю. Очень странный момент, я никому о нем не рассказывала.

— Вот сейчас самое время рассказать, — кивнул Артур, лоб его прочертила сосредоточенная складка, а черты лица обострились.

А ведь он сильно переживает за Михаила, но старается не показывать, — поняла я. И решилась.

29

— Я ехала из московского пригорода на Киевский вокзал, — начала я, все глубже проваливаясь в воспоминание. — Электричка остановилась, двери открылись, я шагнула с вещами в тамбур, а в следующий миг…

Я шагнула. Мир передернулся мгновенной судорогой. Целиком. Как шкура у кошки, сгоняющей кусающую ее блоху. Быстро, беззвучно. И перрон, и зеленый облупленный бок электрички, и тамбур с курившим парнем в синей ветровке, и облака, окрашенные заходящим солнцем, такие яркие, что они просвечивали сквозь грязные стекла противоположной закрытой двери. Что-то дохнуло влажным ветром, оглушило криком чаек и растаяло.

И я обнаружила себя застрявшей.

Нога провалилась в узкую щель между вагоном и краем высокого перрона. Щель была десять сантиметров примерно. Туда просто невозможно провалиться ступне взрослого человека, обутой в кроссовку тридцать седьмого размера, если только специально не засовывать ступню в щель, развернув при этом боком.

Я не засовывала. Просто шагнула вперед — широко, уверенно, под равнодушное предупреждение электрического голоса «Осторожно…» — и не дошла.

Мир как будто моргнул. И посмотрел на меня тем же перроном, тамбуром, запыленными облаками.

И обрел множество подробностей.

Ошарашенный взгляд курившего в тамбуре парня. Боль от ссадины на ободранном колене провалившейся ноги. Досадную мысль о порванных джинсах.

И пронзительное, молнией пробившее от макушки до пяток, знание: сейчас электричка тронется, и меня, частично полулежащей корпусом и локтем на чемодане, частично болтающейся где-то под вагоном, не станет.

И ожидание чудовищной боли.

Как много вмещается в один миг.

«…двери закрываются».

Рывок за шкирку.

Молния куртки вгрызлась в горло мелкими железными зубьями. Нога выдернулась, но кроссовок слетел — слишком узкая была щель. Двери с шипением закрылись.

Но я уже в тамбуре. Бухнулась на четвереньки — хрипящая, оглушенная близостью чего-то жуткого, смертельного, звенящего в каждом нерве, ощущением передернувшегося, как затвор, мира, сбившего меня в таком простом действе, как перешагивание с перрона в вагон. Голова кружилась так, что я даже имя свое не сразу вспомнила.

Поезд дернулся, на этот раз привычно, уютно, мягким толчком вжав мое плечо в пластик стены.

Я откашлялась, просипела вытащившему меня белобрысому парню:

— Спасибо.

В изумленных глазах парня как-то странно отражалось закатное солнце. Он поморщился, потер висок, моргнул, и отсвет исчез.

— Напилась вдребезги, так сидела бы дома, — раздраженно буркнул он, отвернулся и ушел в вагон.

Обидно. Я вообще не пью.

Правой ноге стало холодно и сыро. Сдернутую с нее кроссовку размочалило в клочья там, на станции. Тонкий хлопок носка намок в грязи: где-то на пути электрички шел дождь, стекший с пассажиров и багажа, свернувшийся коричневыми лужицами на ребристом полу тамбура.

Когда я вытаскивала из чемодана домашние тапки, руки тряслись.

Мохнатые китайские шлепанцы цвета вываленного в песке неба жгли мне ноги все время, пока я ехала в электричке до Киевского вокзала, а потом околачивалась на том же вокзале в ожидании моего поезда, уткнув глаза в книгу. Тупо смотрела, не переворачивая страниц, и пыталась понять, с какой стати здорового, крепкого, психически устойчивого человека восемнадцати лет, в жизни не страдавшего неврастенией, потерей памяти и обмороками — то есть, меня — на лету подстрелило такое мощное головокружение, что я едва не стала инвалидом в лучшем случае, но обошлась потерей лишь любимой кроссовки.

Потом я долго прокручивала в памяти происшествие и убеждалась, что никакое это не головокружение. Мир моргнул и встал на место. Если это была галлюцинация, то почему нога провалилась в такую узкую щель? Если нет… То что это было?

Артур, слушавший затаив дыхание, откинулся на спинку стула и поблагодарил:

— Спасибо, что поделились, Элина.

— Вы мне не верите? — нахмурилась я. — Но у меня остался маленький шрам там, где кожу молнией куртки прищемило до крови. Вот, видите?