Страсти по рыжей фурии
Шрифт:
– Что? – вырвавшись из его объятий, расхохоталась я. – Она так сказала? Очаровательно...
– Да... Не зови ее, не приглашай больше, я не хочу ее видеть. Знаешь, я еще боюсь, что ты будешь ревновать меня к ней и в конце концов меня бросишь, а я без тебя не могу. Я тебя обожаю!
Бедный Митя! Оказывается, он боялся того же, что страшило и меня. Запоздавшее раскаяние вползло в душу: выходит, я совершенно напрасно ревновала его и злилась – Шурочкины ухищрения ни к чему не привели. «Я была права. Она мне не друг. Хотя, конечно, ничего особенно страшного она не сделала – вокруг полным-полно хищниц, которые делают подобные пакости своим близким подругам,
– Митя, – с напускной серьезностью спросила я, – а вдруг моя бывшая одноклассница права – нельзя вкладывать целый мир в одну женщину, в меня то есть?..
– Какие глупости, – пробормотал он, с закрытыми глазами целуя мое лицо, – ты же знаешь, у меня полно других интересов...
– Машина, работа... – подсказала я.
– Ну да, машина, работа, друзья. А тебя я люблю. Нельзя любить больше одной женщины... Нет, можно, конечно, но тогда ни одно из этих чувств не будет полноценным.
– Митя, ты меня пугаешь! Ты не зануда случайно? – продолжала я его дразнить.
– Нет. Просто я тебя люблю. А ты меня?
– Митя, что за нежности, это чересчур...
Я, конечно, испытывала к нему очень глубокое и яркое чувство, но часто признаваться в любви было выше моих сил. Я старалась как можно реже говорить о ней, потому что каждый раз мне казалось, что я лгу, и меня это пугало.
Считается, что обычно в жизни все бывает наоборот – женщины более романтичны, они не скрывают своих чувств и обожают говорить о них мужчинам, но на самом деле это бывает редко. Да, они любят говорить о любви, но только в своем, женском кругу. И только совсем потерявшая голову от страсти женщина способна без конца твердить о своих чувствах мужчине... пока не вызовет у него отвращение. В остальных же случаях – это игра, игра и еще раз игра.
С Митей я хотела быть честной. Я не могла ему твердить ежечасно и ежеминутно, что без ума от него, но и не отвечать на его чувства я тоже не могла. Поэтому каждый его вопрос «А ты меня любишь?» вызывал у меня замешательство. Не раз я замечала за собой эту эмоциональную холодность – мое несчастье и мое достоинство, уж не знаю, чего тут больше – плохого или хорошего... Наверное, я вообще слишком холодна, ведь именно по этой причине мне пришлось расстаться с моим первым мужем. Да и со вторым тоже, если задуматься, – я не хотела вкладывать в него душу, жертвовать чем-то.
– Татка, ты меня любишь?
– Митя, перестань, наступит инфляция! – Я стремилась перевести все в шутку, но он с каким-то исступленным отчаянием продолжал ласкать меня.
– Сегодня на пляже ты была такая красивая! Завела меня ужасно, когда сбрасывала с себя одежду... – шептал он мне словно в забытьи. – Я даже ждал, что ты и купальник скинешь, потому что ты все делала по-настоящему, вдохновенно...
– Митя, я не сумасшедшая, мы не на нудистском пляже были.
– Сделай для меня то же самое сейчас, но чтобы уж до самого конца...
– Митя, я страшно устала, мы два часа тряслись на машине по кочкам!
– Я тебя умоляю!
Для меня совсем несложно было повторить спектакль, но холодное, жестокое упрямство вдруг напало на меня, и это было невыносимо – два совершенно противоположных желания раздирали меня: я хотела сделать приятное человеку, который бесконечно любил меня, и не могла... Слезы полились из глаз неожиданно. Я плакала, а
Митя пытался осушить мои слезы губами и был так нежен, как ни один мужчина на свете.Он больше ничего от меня не требовал, он просто ласкал меня, и я молча, безропотно отдавалась его прикосновениям и думала, что только его я, наверное, смогу полюбить. Вот пройдет еще немного времени – и я смогу сказать ему, что тоже люблю его бесконечно и только смерть разлучит нас...
Мне красиво причесали волосы, загнули ресницы и только слегка припудрили лицо прозрачной пудрой, чтобы не скрывать веснушек.
Я сидела в студии вместе с режиссером, актером Коломийцевым и его женой, сыгравшей в нашем фильме Марийку, главную героиню. На самом деле актрису звали Ксенией, и она была уже бывшей женой Коломийцева – звездная парочка успела развестись этой зимой. Впрочем, вели они себя как старые друзья.
Наш фильм смогли хорошо раскрутить, и, кроме того, он действительно понравился народу. При всей тенденциозности он был милым и совсем не чернушным, после него не хотелось плеваться. «Багровый туман» сумел завоевать несколько премий, и теперь его, судя по слухам, собирались везти чуть ли не в Канны. Впрочем, это были пока слухи, и наш режиссер не особенно о них распространялся, будучи от природы человеком суеверным.
Передачу вел некий Костя Грелкин – молодой телеведущий из тех, которых так много развелось в последнее время, что ни имена, ни лица не успевали запомниться. Нечто среднего рода, приветливое и болтливое.
Сначала Костя со всякими остроумными фразочками и умными цитатками беседовал о кино с режиссером – блеск, игра слов, ярко, но абсолютно ничего не понятно. Режиссер подыгрывал Косте, отвечал ему в том же интеллектуальном духе. Даром, что ли, перед записью они выпили по стаканчику подозрительно бесцветной жидкости: глаза у режиссера сверкали, борода топорщилась, пальцы складывались по ходу разговора в какие-то невероятные комбинации.
Затем в разговор вступил Коломийцев и томным ленивым голосом стал рассуждать об искусстве вообще. Марийка, она же Ксения, загадочно молчала, кутаясь в огромную пеструю шаль, и вообще, судя по всему, была далека от происходящего. Я зверски потела от яркого света софитов. Погода располагала к летней неге и отдыху на загородном участке, но никак не разговорам об искусстве.
– Зрителям особенно запомнилась наша дорогая Танита, Танечка Танеева, сыгравшая в фильме Фроську, – наконец подступился и ко мне егозливый Костик. – Танечка, расскажите немного о себе, а то мы о вас ничего не знаем – вы так молоды... Вы метеоритом ворвались в наш кинематографический мир!
Камера смотрела прямо на меня, и, судя по всему, оператор в студии снимал меня сейчас крупным планом, дабы все мои веснушки были видны телезрителям.
– Говорить особенно нечего, – сказала я, глядя в лицо Костику. – Хотя, признаюсь, эта роль потребовала от меня больших усилий. Женщину из народа играть труднее, чем герцогиню.
– Чистая правда, – по-разбойничьи ухмыльнулся в усы режиссер. – Натурные съемки дались нам всем нелегко!
– Танечка, вы довольны своей работой в кино? Вас узнают на улице?
– Узнают, – честно ответила я. – Меня трудно не узнать.
Они все заржали, даже томная Ксения изящно усмехнулась. Говорили, что ее собираются снимать в каком-то фильме про Блока, где она должна будет сыграть Любовь Дмитриевну. Наверное, сейчас она входила в образ Прекрасной Дамы.
Костя Грелкин придвинулся ко мне поближе и спросил со жгучим интересом: