Страсти по Веласкесу

Девочки переглянулись и дружно захихикали над моей глупостью. Потом старшая снисходительно подсказала:

– Бочку нужно подставить.

– И тогда достанешь?

Они дружно кивнули.

– А в какое нужно лезть? В это? – Я наугад ткнула пальцем в сторону ближайшего окна.

– Нет! – хором сказали девочки.

– В большое. – Старшая уверенно показала на окно в торце здания, сквозь широкие квадраты оконных переплетов которого хорошо просматривались зеленые листья растений.

– А вы ничего не придумываете?

Девочки снова переглянулись и загадочно заулыбались.

– Так вы меня обманываете! – обиделась я.

По детской наивности они сразу попались на эту нехитрую уловку, разволновались и наперебой стали убеждать меня в своей правоте.

– Правда, правда! Так было! Мы видели!

– Мы здесь играли в кустах, а она прибежала!

– На бочку запрыгнула и полезла в окно.

– Точно? А когда это случилось?

– Давно уже, – махнула рукой одна.

– Наверное, пять дней назад, – уточнила другая.

– Или десять! – рассмеялась ее сестра, радуясь новой игре.

– Значит, вы не помните, – подвела я итог.

От Спасосвятительного переулка до Маросейки – рукой подать, даже за пределы Садового кольца выезжать не нужно. Маросейка – улица старинная, застраиваться начала еще в семнадцатом веке. Первыми здесь стали селиться украинцы, или, как их тогда официально называли, малороссы. Отсюда название и самой улицы – Маросейка. Кроме украинцев здесь жили иностранцы, позже выселенные в Немецкую слободу, а в восемнадцатом веке это место облюбовали торговцы-армяне. Не обходили своим вниманием эти места и русские дворяне, охотно селясь в непосредственной близости от Кремля. По утверждению специалистов академии, Московский особняк Мансдорфа находился именно на Маросейке, и, пока тотальная реконструкция не коснулась этого уголка старой Москвы, существовал вполне реальный шанс найти нужный мне дом.

Он действительно стоял на прежнем месте и даже выглядел вполне прилично. Пройдя сквозь кованые ворота с широко распахнутыми ажурными створками, я оказалась в уютном дворе. Самой себе было неловко сознаваться, но явилась я туда с единственной целью – разыскать следы дочери Августа Мансдорфа. Той самой, к рождению которой барон отнесся с такой прохладой. Старушка из Павловки утверждала, что до шестьдесят первого года она точно обитала в своем бывшем московском доме. Мол, сама рассказывала, когда приезжала навестить родные места. Но мне требовалось просто фантастическое везение. Начнем с того, что старушка могла и напутать все, и после семнадцатого года наследница барона здесь никогда не появлялась. Другая проблема заключалась в том, что жительница Павловки называла бывшую хозяйку просто «барышней». И как прикажете о ней расспрашивать? Кого искать? Баронессу Мансдорф? А если она вышла замуж и сменила фамилию? Разыскивать ее как дочь бывшего владельца этого дома? Вряд ли кто-то из нынешних жильцов помнит старого барона.

Тяжело вздохнув, я направилась к двум молодым мамашам с колясками.

– Добрый день.

Женщины перестали щебетать, развернулись в мою сторону и дружно откликнулись:

– Здравствуйте!

– Я разыскиваю одну пожилую женщину. Мне сказали, что она может проживать в этом доме.

– Фамилия как? – поинтересовалась та из мамаш, что была постарше и побойчее.

– В девичестве была Мансдорф, по потом могла фамилию сменить.

Женщины озадаченно переглянулись и покачали головами.

– Может, имя знаете? – спросила вторая, поглядывая на меня с явным недоверием.

Что касается имени, то тут я могла ответить с большей определенностью. Старушка один раз назвала дочь барона «барышней Софьей Августовной».

– Софья Августовна.

– Зачем она вам? – раздалось сзади.

От неожиданности я вздрогнула. Шагов за спиной не слышала, и потому появление еще одного собеседника оказалось для меня сюрпризом. Повернувшись, я обнаружила рядом с собой массивную фигуру дворничихи с метлой в руке. Поудобнее перехватив орудие труда, та сурово потребовала ответа:

– Вы кто такая? По какому праву тут слоняетесь и о жильцах выпрашиваете?

– Да что ты, Роза, в самом деле? Она женщину одну разыскивает. Фамилии не знает, только имя – Софья Августовна, – вступилась за меня одна из мамаш.

– Сама слышала. Не глухая, – огрызнулась Роза и снова принялась за меня:

– Зачем вам Софья Августовна?

– Дело у меня к ней.

Дворничиха еще больше помрачнела и неприязненно проворчала:

– Какие с ней могут быть дела? Стара она уже для дел.

– Так она живет здесь? – с надеждой спросила я.

Вопрос Роза проигнорировала.

– И расстраивать ее нельзя. Здоровье совсем некуда. Чуть поволнуется, так сразу сердце прихватывает.

– Я не собираюсь ее расстраивать. Просто хочу передать привет от старых друзей. Я недавно была в местах, где прошло детство Софьи Августовны. Думаю, ей будет приятно.

– Значит, вы не от этого отродья? – недоверчиво уточнила она.

– От кого?!

Ответа я снова не получила, вместо этого дворничиха аккуратно прислонила метлу к дереву и сердито приказала:

– За мной идите.

Боясь, что она передумает, я торопливо кивнула, всем своим видом выражая готовность немедленно следовать за ней.

Далеко идти не пришлось. Мы пересекли двор и оказались перед малозаметной дверью, ведущей в подвал.

– Здесь ждите, – сухо обронила Роза и скрылась за облупленной створкой.

Снаружи слышно было, как она громко крикнула от входа:

– Софья Августовна, к вам гости.

Этого оказалось достаточно, чтобы я, не раздумывая, вошла за ней следом. Мое вторжение очень рассердило Розу. Развернувшись, она напустилась на меня:

– Я же сказала – ждать за дверью! Кто вам позволил сюда заходить?

Думаю, она вышвырнула бы меня на улицу, но откуда-то из глубины вдруг послышался негромкий голос:

– Роза, в чем дело? Почему ты шумишь?

Дворничиха замерла и прислушалась.

– Роза, что случилось? – уже строго повторил голос, и несокрушимая Роза дрогнула.

Сердито погрозив мне пальцем, пошла на голос, не забыв при этом плотно задернуть за собой закрывающую дверной проем штору. Оказавшись в одиночестве, я нисколько не огорчилась: без угрюмого и подозрительного Розиного взгляда у меня было больше возможностей разглядеть все толком.

Сумрачная комната с небольшим оконцем под потолком производила тягостное впечатление. От вида сырых, в рыжих потеках, стен по телу проползли мурашки, и я вдруг почувствовала себя заживо замурованной в глухом каменном мешке и зябко поежилась. Захотелось оказаться на улице и вместо этого затхлого воздуха набрать в легкие привычной гари московских улиц. Хотя, возможно, виной всему было мое чересчур разгулявшееся воображение. Комната казалась жилой, все вокруг было чисто убрано, вот только при виде мебели даже у старьевщика случился бы удар на почве острой жалости к ее владельцам.