Стратегия обмана. Трилогия

Зажглась лампа. Через несколько минут дверь открылась, и вошел другой палестинец, Юсуф, на сей раз без оружия.

– Не двигайся, - твёрдо произнёс он.

– Я и не думал.

Юсуф принёс лохань с водой и поставил на стол.

– Вот тебе, умыться. Через полчаса будет завтрак.

И он ушёл. Сарваш последовал его совету. Конечно, он бы предпочел душ или ванную, но пришлось довольствоваться малым.

В обещанный срок в комнату вошла Нада с подносом в руках. Она ничего не сказала, не требовала оставаться на месте и не двигаться, просто подошла к столу и поставила завтрак. Сарваш невольно улыбнулся её наивности:

– Вы так спокойно входите в камеру опасного сионистского преступника, - заметил он.

– Не боитесь, вот так просто, без оружия?

– А что ты мне сделаешь?
– насмешливо поинтересовалась она.

– Не знаю, например, ударю вас и сбегу в дверь, которую вы не закрыли.

– Ну, во-первых, далеко ты не убежишь, а во-вторых, это скорее я тебя ударю, а не наоборот.

– Правда, ударите?

На лице Нады тут же пропало всякое веселье, и она серьезно произнесла:

– Я владею навыками рукопашного боя, и что-то подсказывает мне, что ты - нет.

Сарваш поднялся с кровати и медленными шагами направился к столу. Нада выжидающе смотрела на него, не двигаясь с места. Сарваш подошел совсем близко. Не показывать же, что он её боится её угроз - он ведь и вправду не боится.

– Не веришь, - все так же серьезно говорила она, - что я могу выкрутить тебе руки и ткнуть мордой в пол?

– В это верю, - охотно подтвердил Сарваш, - а в остальное нет.

– Какое ещё остальное?

– Что вас зовут Нада, что вы англичанка. Я оценил ваш марксистский юмор про вампира капитализма, но я не верю, что вы марксистка.

– Знаешь, парень, а ведь сейчас ты не в том положении, чтобы умничать.

– Мне просто скучно, - улыбнулся он, - только с вами здесь и можно поговорить.

– Нада!
– раздалось снаружи, - хватит трепаться, иди сюда!

Ничего не сказав Сарвашу, она повиновалась, и вышла прочь, закрыв за собой дверь.

Ицхак посмотрел на стол: каша, два ломтя хлеба с джемом, остывающий чай с молоком. Слишком нарочито по-английски. Если она принесла альвару еду, значит, точно ничего ещё не понимает.

Через полчаса Нада вернулась, видимо, чтобы забрать пустую посуду, и очень удивилась, что всё осталось нетронутым:

– Почему ничего не съел?

– Аппетита нет, - отвечал Сарваш, из другого конца комнаты, лежа на кровати.

– Ну, знаешь ли, - произнесла она, забирая поднос, - на лобстеров и шампанское денег нет.

И она ушла, даже не стала вступать в новую беседу, видимо Халид запретил всякие разговоры с пленником, чтобы она не прониклась к Сарвашу сочувствием.

Лампочка погасла. Однако даже для тюрьмы такие условия содержания весьма суровы. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь открылась, и его вызвали на разговор. Револьвер на Сарваша больше не наставляли, но Халид и Мигель ясно дали понять, что оружие при них имеется. Снова его усадили на стул у стены, снова похитители обступили его.

– Сегодня мы звонили в Иерусалим, - объявил Халид.
– В Сохнут не признались, что знают тебя.

Сарваш пожал плечами:

– Я и не удивлен.

– Мы сказали, что убьём тебя, если они не выполнят наши требования.

– Если не секрет, какие?

– Сначала мы говорили... В общем, не важно, что было вначале. Сейчас мы ведём переговоры, чтобы обменять тебя на тринадцать наших товарищей в израильских тюрьмах. Мы дали Сохнут три дня на выполнение.

– Разумно, - кивнул Сарваш.
– Но, боюсь, для израильтян я так много не стою.

– Ты еврей, они вступятся за тебя

– Вряд ли. Евреи и израильтяне это разные народы, не во всех отношения дружественные.

– В каком смысле? Что значит разные?

– Это значит, что я не хожу в синагогу, не соблюдаю шабат, считаю Тору сборником легенд и преданий, а не исторической летописью древних иудеев. Я считаю, Талмуд административным кодексом, который может и был хорош для гетто, но не для целой страны. Я вообще не слышал, чтобы библейские археологи нашли в Палестине хоть какой-нибудь артефакт по своему профилю, кроме подделок. Для меня и Стена Плача лишь остаток стены оборонительной крепости XVI века. Мне не нужно, чтоб на месте мечети аль-Аксы построили Третий храм Соломона. Может, нацисты и нанесли удар по европейскому еврейству, зато сионисты как верные продолжатели расизма его добили. Идишланд умирает, на моем родном языке с каждым годом говорит всё меньше и меньше людей. Иврит был иудейской латынью, а из него девяносто лет назад придумали разговорный язык. Я его не знаю и не понимаю. Я гражданин Швейцарии и моя страна там, где я живу. Я не хочу уезжать в Израиль, израильтяне не мой народ. Они изобрели для себя собственный разговорный язык из богослужебного, свою историю из мифов, свою культуру, которая мне чужда. Я та отсохшая ветвь, как говорил Герцль, которая не нужна сионистам для построения утопического государства. Израиль - это новый Вавилон, где смешались народы и исчезли их родные языки и отсохли корни. Идеологи хотят создать там новое искусственное общество, внутри которого нет скреп. У такого государства нет будущего. И мне очень жаль, что народ Палестины пострадал от амбиций утопистов.

Халид молча выслушал его речь и кивнул, но ничего в ответ не сказал. Заговорил Мигель:

– Так что, ты считаешь, что мы тебя не выменяем?

– Очевидно из вышесказанного, что нет.

– И тебя это совсем не пугает?

Сарваш лишь пожал плечами.

– Слушай, а не дуришь ли ты нам голову? Так спокойно здесь рассуждаешь. Ты же понимаешь, что с тобой будет, если мы не договоримся с израильтянами?

– Прекрасно понимаю.

– Вот я и удивляюсь, откуда у какого-то финансового консультанта столько самообладания. Не поделишься секретом?

Скажешь, что бессмертен, не поверят. Может только Нада поймет? Но нет, есть неписанное правило, не говорить со смертными об альваризме. На всякий случай, пока сами не догадаются.

– Я фаталист и потому готов принять любую участь, - сказал Сарваш.

Мигель разочарованно вздохнул:

– Вот так и в войну нацисты вас по лагерям и пересажали, потому что безропотно шли на убой.

– Но были и восстания в Варшавском гетто и восстание в Треблинке.

– Ага, были. Два случая за все шесть лет войны.

Сарваша снова отправили в темную комнату и заперли. Оно и к лучшему, холокост был последней темой, о которой ему хотелось бы спорить. Да, в Берген-Белзен он поехал безропотно, после того как не удалось подкупить посла Валленберга. Но и особых стимулов к сопротивлению у Сарваша тоже не было. Одежду разрешали носить свою, работать не заставляли, обещали в скором времени выслать за границу. Смертных кормили достаточно, а по сравнению с голландцами и больными так и просто по-королевски, эсэсманы по подлагерю особо не ходили, так как было хоть и жалкое, но самоуправление. К счастью, старосты их подлагеря не докатились до того, что устроила самоуправленческая администрация Терезиенштадта. Когда Сарваша перевели туда, выяснилось, что в гетто проживают сплошь одни религиозные иудеи и на светских венгерских евреев с иностранными паспортами они поглядывали косо. Их спрашивали, неужели в Терезиенштадте нет ни одного еврея-христианина. Оказалось, действительно нет - иудейская администрация дала добро отправить всех христиан в Освенцим. А топом эти добрые люди уехали в Палестину и создали государство Израиль, да ещё увлекли за собой растерянных и обездоленных, что вышли из освобожденных лагерей и не знали, куда теперь деваться. В лагерях они были рабами, трудились на погибающую от войны экономику Третьей Империи, а потом в кибуцах, точно так же в малоудобных для полноценной жизни условиях работали на экономику использовавшего их Израиля.