Стратегия обмана. Трилогия

– Карлос обещал его достать.

– Ух ты, интересно откуда? А зачем тогда он заставил Энджи носиться с фотоаппаратом? Чтоб немного занять его?

– Ну, этого я не знаю. Хочешь, спроси сама.

– Нет уж, спасибо.

Каждый день Алекс следила за телевизионными новостями в ожидании вестей из Лондона. Уже несколько дней парни держали оборону в лондонской квартире, ожидая самолёт и не сдаваясь властям.

– Почему тебе это интересно?
– вдруг спросил Энджи.
– Просто ты каждый раз выключаешь телевизор, как только закончится репортаж об ИРА. Какое тебе до них дело?

– А тебе самому не интересно?
– закуривая, задала она встречный вопрос, - получится ли у них? Дадут ли им самолёт или нет?

– Вряд ли, - к неудовольствию Алекс ответил Энджи.

– Тогда почему должно получиться у нас?

– Потому что Карлос всё предусмотрел.

– Им в Лондоне тоже казалось, что они всё предусмотрели, а теперь сидят в чужом доме и думают, расстреляет их спецназ сегодня или завтра.

Энджи молча выслушал её и сказал:

– Говоришь так, будто тебе есть до этого дело.

– А тебе нет?
– зло усмехнулась она, - что, совсем не чувствуешь солидарности?

– С ИРА? Ни капли. Они убивают бомбами женщин и детей. У меня нет повода им сочувствовать.

Алекс бы возразила ему, будь она тут Алистриной Конолл, а не Надой из Движения 2 июня. Она только спросила, глядя на него холодными глазами:

– А что, в Революционных ячейках никто никого не убивает?

– Я - нет, - тихо ответил Энджи, - я противник насилия.

Это заявление было таким неожиданным, что Алекс невольно звонко рассмеялась:

– Нет, Халид, ты слышал, - веселилась она, - у нас тут завелся пацифист. Скажи-ка Энджи, а что ты, такой миролюбивый, делаешь в Революционных ячейках?
– закинув ногу на колено и упершись рукой с сигаретой о подлокотник, она не отставала.
– Нет, мне, правда, жутко интересно, ты своим товарищам патроны подносишь, а они заряжают, или как?

Смутившись, Энджи всё же ответил:

– Изначально мы занимались помощью заключенным, товарищам из Фракций Красной Армии и твоего Движения. Мы обращались к властям, добивались улучшения их содержания в тюрьме, потому что те условия чудовищны и бесчеловечны.

– Я знаю, какие там условия, - с уверенностью произнесла Алекс.

– Мы протестовали, - продолжал он, - против Освенцима наших дней, против равнодушия и полицейского государства. Мы добивались одной простой вещи - позволить человеку сохранить его достоинство и не попирать его права.

Какие знакомые слова, какие знакомые порывы, но из таких далеких лет жизни в Дерри.

– И как, добились? Прошибли броню административного равнодушия?

– Нет.

– Ну, надо же - с издёвкой в голосе, удивилась она, - вот это неожиданность, правда?

Она уже читала в прессе, которую подсовывал ей Родерик в "Гиперионе", о том, как держат в тюрьме главарей Фракций Красной Армии. Конечно, они ещё те мерзавцы и революционеры, но тогда и ФРГ не следует на всех углах называть себя демократическим и свободным государством. Такое ощущение, что в тюрьме Штаммхайм опробуют новые виды бесконтактных пыток. Заключенных красноармейцев держат в одиночных камерах, в так называемых "мертвых секторах", когда на весь этаж лишь один заключенный и больше ни одной живой души. Главное, что тяжело выдержать, так это абсолютную тишину из-за звукоизоляции - она буквально сводит с ума.

Красноармейцы устраивают голодовку в знак протеста против условий содержания, а врачи насильно впихивают им трубку в пищевод и накачивают баландой желудок. В тюрьме прослушивается комната, где заключенные встречаются со своими адвокатами. А потом полиция устраивает обыски на квартирах адвокатов красноармейцев, отбирает все документы по делу. На заседания суда этих же адвокатов не пускают, и в нарушении всякого закона подсудимые лишены права на защиту. А ещё после ареста главарей бундестаг отштамповал закон, по которому заседания суда можно проводить без адвокатов и обвиняемых. Вот такое оно, свободное государство ФРГ.

Тюремные доктора нагло врут о здоровье заключенных. Какое здоровье на второй месяц голодовки? Но врачи пишут отчёты, что заключенные в порядке, а значит, могут предстать перед судом. А на заседаниях обвиняемые красноармейцы не упускают шанса зачитать речь о репрессивном государстве. Чёрт возьми, а разве они не правы!

Что ж, на свободе ФКА всячески кричали о том, что к власти пришло "поколение Освенцима", и в заключении на собственной шкуре они доказали что это так и не иначе.

– Надо убивать судей, - неожиданно для самой себя заключила Алекс, - тех, кто участвует в балагане против ФКА, а если не получится, то против их коллег, чтобы остальные знали, что их ждёт, если они не прекратят судебный произвол.

Энджи смотрел на Алекс с тревогой и опаской. А она всего лишь пыталась рассуждать как одна из Движения 2 июня.

– Это вы, - сказал Энджи, - можете грабить банки и раздавать его служащим шоколад, бесплатно распространять тысячи украденных билетов на метро, и в то же время жестоко убивать. А я нет. Я так не могу

– Как же ты пойдёшь на акцию?
– серьезно спросила Алекс, но без раздражения, скорее с заботой.
– Карлос даст тебе оружие, а оружие не стоит держать в руках, если не собираешься его применить. Если ты никогда не убивал, тебе будет сложно.

– А скольких уже убила ты?
– резко спросил он.

Алекс призадумалась. Называть только тех, с кем оказалась с глазу на глаз, или прибавить тех, кто погиб от её бомб? Она решилась назвать более правдоподобную в его глазах цифру.

– Пятерых.

– И что ты чувствовала?

– Ненависть и радость от избавления.

– А потом?

– Чего потом? Не мучила ли меня совесть? Нет.

Энджи ничего на это не сказал, а только повернулся и пошёл на кухню.

– Парень, - произнесла она ему вслед, - может тебе вообще не надо этим заниматься? Ты же под наше ремесло не заточен.

– Нельзя просто так взять и уйти.

Что это значило, Алекс могла только догадываться. Может, Революционные ячейки расстаются со своими активистами, только если они отбывают в тюрьму или на тот свет? Может, отрекшихся от террора, их бывшие подельники объявляют предателями и из опасения, что раскаявшиеся их выдадут, просто убивают их, или "казнят" как принято говорить в этой среде?