Стратегия обмана. Трилогия

– Да, можете не благодарить, - сказал он, захлопывая зажигалку.
– Управление не скупится на выходные пособия.

– Ипотека?
– ухмыльнулась Алекс.
– Ну, надо же, за семнадцать-то лет службы на вас заработала себе скромную комнатушку с видом во двор. Спасибо Доминик, не ожидала такой щедрости.

– Не понимаю, чем вы недовольны, - всё так же равнодушно говорил он.
– Чтобы вы ни говорили следствию, вашего положения здесь это не изменит. Суд учитывает раскаяние и смягчает наказание. Подумайте об этом.

– О чём подумать?
– сохраняя спокойствие в голосе, но глядя на него зверем, говорила Алекс.

– Как я не готовила бомбу для Тэтчер? Или то, как ты меня сдал властям и пытаешься этим бравировать?

– Я предупреждал вас, не надо подрывать экономику, в стране сейчас и так непростое время.

– Я подрывала инкассаторский бронеавтомобиль, а не экономику. Почему бы не вменить мне это, а не покушение на Тэтчер?

Доминик пожал плечами.

– Так сложились обстоятельства, было легче свести вас с Меджи, чем раскручивать следствие о сгоревших в пламени двух миллионах фунтов стерлингов и четырёх полицейских.
– Немного подумав, он добавил.
– В Брайтоне погибли пятеро.

– Ах, ну конечно, что может быть важнее бесценных жизней лидеров правящей партии? Уж точно не жизни каких-то никому не известных провинциальных полицейских. Я понимаю, разные касты и всё такое.

– Я надеялся, что в тюрьме у вас будет время понять многое.

– Да? И что же?

– Что вам надо было внять моему совету и вовремя остановиться. Вы не захотели. Я терпеливо ждал, но вы проигнорировала мои просьбы. И вот теперь вы здесь, и у вас есть уйма времени, чтобы о многом подумать, вспомнить и переоценить, ведь так?

Этот намёк на полную изоляцию только разозлил Алекс. Теперь стало понятно, кого конкретно стоит благодарить за одиночную камеру. Проведи она в ней ещё неделю и неминуемо захочется чей-нибудь крови. А никого рядом не будет.

– Да, я вспомнила о многом. Об ОПЕК, например, Альдо Моро, папе римском. Я всех их прекрасно помню, как и инструкции, что получала от вашего управления перед началом каждой акции. Я же не нужна вам живой, Доминик. Зачем этот цирк с обвинением?

– Но вы же не безвинная жертва. Скольких людей за свою жизнь вы убили?

– Одних я убивала на войне, других по вашему приказу. За такое в военное время не судят.

– Британское правительство считает иначе.

– А что считают в вашем управлении, а, Доминик? Если я преступница и выполняла преступные приказы, то как назвать тех, кто отдавал эти преступные приказы мне? Безвинными стратегами-бюрократами или заказчиками преступления? А это статья, Доминик.

– Не здесь, - парировал он.

– У вас же преступное государство, - продолжала бесцветным голосом говорить Алекс, - оно же совершает террористические акты против других стран. Такие приказы отдают не один и не два человека, это же система. И ты на неё работаешь.

– Я патриот, если вы понимаете, о чём я.

– И я патриот своего нового отечества, которое оказалось разделенным и под оккупацией.

– Но вы проиграли, а я нет. Победителей, как известно, не судят.

– Прямо как в Нюрнберге, - ядовито усмехнулась она.

– Ну, до этого мы не собираемся доводить. Просто будьте благоразумной хоть раз. Признайте свою вину за Брайтон и получите всего-то лет десять-пятнадцать как соучастница.

– А может сразу пожизненный?

– Нет, - с неизменной серьёзностью отвечал Доминик.
– Это удел Меджи, он ведь принёс бомбу в отель. А вы будете просто его сообщницей.

– Он меня не знает.

– Ничего страшного, он сделает вид, что вы давно приятельствовали.

– Зачем всё это, Доминик? Почему вам просто меня не убить и не похоронить вместе со мной все секреты тайных операций РУМО и ЦРУ? Что вам мешает?

– А вы так сильно хотите умереть, фрау Гольдхаген?

Не раздумывая, Алекс ответила:

– Да, это бы решило сразу все проблемы.

Доминик поднялся с места и направился в сторону двери:

– На самом деле мне не важно, что вы скажете инспектору. То, что вы из ВИРА он прекрасно знает, у него есть полный набор доказательств.

– Сдал меня, и доволен?

– Это не так важно. Просто знайте, вы не выйдете из этой тюрьмы, потому что так надо.

– Кому?

– Ронни, Мэгги, Мише, Каролю, в конце концов. У них сейчас всё только начало налаживаться, у них столько планов на будущее всего мира, и оно будет совсем иным, не таким как сейчас или прежде. Им не надо мешать.

После этих слов Доминик вышел и вернулся дознаватель с охраной. Те самые доказательства её причастности к ВИРА были тут же предъявлены в виде фотографий и письменного свидетельства того самого предателя, что заманил её в Глазго. На привычные грубые требования подписать признание Алекс твёрдо ответила:

– Как доброволец Временной Ирландской Республиканской Арии я требую статус военнопленной.

– А больше ты ничего не хочешь?
– издевательским тоном ответил дознаватель.
– Подписывай и кончай свой спектакль.

– В таком случае я объявляю голодовку.

Тот даже пришёл в замешательство.

– Чего? Голодовку? И чего ты хочешь этим добиться?

– Того, что не смог Бобби Сэндс и ещё девять парней. Я требую статуса и справедливого суда.

Дознаватель только уткнулся в бумажки и сквозь зубы кинул:

– Ну, сдохнешь, и чёрт с тобой, одной психопаткой меньше.

С этого дня постоянные смены дня и ночи начали тянуться бесконечной чередой, которые Алекс видела только за окном. Свет в камере не выключали, видимо, желая вызвать у неё нарушение сна. Но она и так не спала последние шестьдесят лет, электрический свет её не беспокоил. Волновала лишь легкость, из-за которой она переставала чувствовать свое тело. Крови не хотелось, но Алекс всё равно знала - без неё будет еще хуже.

То, что уже вторую неделю она была в камере одна, лишённая даже общения с дознавателями, её не особо волновало, скорее было даже любопытно, почему к ней не подселили соседку, которая, разговорив её, тут же пошла бы докладывать обо всём тюремному начальству.

Алекс вспомнился давний разговор с Родериком, когда они говорили о пойманной в Швейцарии Габи Крёхер, что должна была вместо Алекс понести наказание после похищения нефтяных министров. Вспомнила она и о заключенных Фракции Красной Армии, которых натуральным образом пытали в тюрьме, пока не убили. Тогда Алекс говорила об их участи с чувством, потому что восемь лет назад ни за что не желала оказаться на их месте. А вот теперь оказалась одна в тюрьме, без адвоката, без сна, разве что не в абсолютном акустическом вакууме - видимо руководству тюрьмы пока сложно освободить специально для неё весь этаж от арестанток.