Стратегия обмана. Трилогия

– Чего не хотелось?

– Кусать в загривок.

– Больше слушай, - отмахнулся полковник.

– Да, нет, я не думаю, что это кокетство. Она говорила, что родилась в семье медиков, и сама знает сестринское дело, поэтому нацелено кусала с самое безопасное место. Забавно, но она вспомнила, как когда-то её муж предостерегал её кусать человека за горло, чтобы тот не умер от кровопотери. Интересная у них была семья.

При упоминании семьи Гольдхаген, полковник насторожился:

– А про отца она ничего не говорила? Или прадеда?

– Вы о тех фотографиях?
– понял доктор Вильерс, - Нет, я ещё не говорил с ней об этом.

– Но хоть какие-нибудь биологические пробы ты у неё брал?

– Я пытался провести ультразвуковое исследование.

– И как?

– Я не нашел селезенку, - произнёс доктор чуть ли не со скорбью.
– А ещё правую почку и поджелудочную железу. Про бывшую пищеварительную систему я лучше даже не буду пытаться говорить и перечислять, чего там не хватает. А еще нет нижней и средней доли правого легкого. Я вообще не понимаю, как она может при этом курить. Если честно, я в первый раз встречаю такую аномалию.

– Какую аномалию?

– Но как же? Столько жизненно важных органов и нет. Простому смертному даже при нынешнем уровне медицины не выжить с такими потерями.

– Ну, так Гольдхаген и не смертная. Печень то у неё есть?

– Да.

– Этого вполне достаточно. Ты хоть спрашивал, где она успела потерять почку с селезенкой?

– Спрашивал. Она предполагает, что после бомбежки во время Второй мировой. Говорит, что всех, кто был тогда с ней рядом, разбросало по кускам, а сколько времени она сама пролежала без сознания, не знает. Вот это и удивительно, что организм альвара в виду своего бессмертия может функционировать без многих, казалось бы, необходимых органов.

– Поздравляю вас с открытием, - монотонно произнёс полковник, ибо его эти откровения ничуть не впечатлили.

– А ещё мы сделали ей рентген, - произнес доктор Вильерс и многозначительно замолчал.

– И?
– потребовал объяснений полковник.

– Лучше сами посмотрите.

Когда доктор показал полковнику несколько снимков, тот понял, что так заинтересовала Вильерса. Снимок головы, туловища, ног, рук и везде видны то пули, то осколки от разрывных снарядов.

– Вот это ваш сердечник, - прокомментировал доктор, показывая на снимок черепа - Деревянная оболочка давно рассосалась, остался только металл.

Металл испещрил все тело Гольдхаген и мелкими осколками засел глубоко в теле. Как альвару ей это никоим образом не мешало, но очень наглядно демонстрировало, что у восьмидесяти шестилетней альварессы жизнь была не из лёгких.

– Я показывал Гольдхаген эти снимки, она даже смогла сказать, какую пулю от кого, когда и где получила. Я предложил сделать несколько местных операций и подчистить организм от инородных тел, но она отказалась, говорит, что это на память.

– Надеюсь, сердечник из-под черепа ты не предлагал ей извлекать?
– поинтересовался полковник, не сводя с доктора багровых зрачков. Доктор намёк понял и больше про извлечение пуль не говорил.
– Мне интересно другое. Расскажет ли она, как стала альварессой и почему так сильно после этого изменилась?

– Вы все ещё подозреваете, что шишковидную железу, что извлек у вас доктор Рассел, он вживил ей?

– Даты совпадают, Лесли, - в задумчивости заметил полковник.
– Можно же установить, есть ли между мной и Гольдхаген подобие биологического родства или нет?

– Попробовать можно, - пожал плечами доктор, - но для этого надо залезть глубоко в подкорку. Я не доктор Рассел, боюсь, не хватит смелости.

– А любопытства? Признайся, тебе не может быть не интересно узнать какова природа альваризма у Гольдхаген.

– Я думаю, будет легче спросить её саму.

Александру Гольдхаген не выпускали из медлаборатории уже три недели в виду необходимости реабилитационных мероприятий. Как только к ней вернулся благоприятный для посторонних глаз облик, её отвели в допросную оперативного отдела, что расположился по соседству.

Полковник вошёл в комнату и сел за стол напротив блондинки, молча накручивающей на палец и без того пружинообразную прядь. Слишком обыденный даже кокетливый жест для женщины. Но вот её хмурое лицо и недобрый взгляд придавали Гольдхаген не самое дружелюбное выражение.

– О, старый знакомый, - наконец произнесла она с мрачной интонацией.
– Что-то ты мне когда-то говорил про питие крови без насилия. Ну, извини - обстоятельства, не удержалась.

– Они волнуют меня меньше всего.

– Да ну? А где я тогда нахожусь? Что это за, мать его, бункер без окон? Альварская тюрьма? А что это за доктор Менгеле? Почему он постоянно что-то вливает мне в вены, а потом выкачивает из меня кровь?

– Берёт на анализ, - настойчиво поправил её полковник.
– И не надо обижать доктора Вильерса грубыми словами. Он хороший специалист и куда добрее своих предшественников.

– Ну, спасибо, что кожу не сдирает заживо, - буркнула она.

– Может, о другом поговорим?
– предложил полковник.
– Всё-таки давно не виделись, почти десять лет. Как твои дела, как жизнь? Много ли изменилось?

– А сам как думаешь?

– Нечего огрызаться. Я же не знаю, что считать исходной точкой. В полиции говорят, что ты с группой единомышленников задумала и осуществила подрыв отеля в Брайтоне.

– Наглая ложь.

– Хорошо, допустим. Но в ВИРА ты состоишь?

– Да, - вот так просто и без запинки произнесла она.
– я Алистрина Конолл, боец повстанческой армии за свободу Ольстера от британской оккупации.

Полковник только тяжело вздохнул, предвкушая, что на это признание потом скажет Ричард Темпл, когда прослушает запись этого допроса.

– Нет больше никакой Алистрины Конолл, - произнёс полковник, - она умерла в тюрьме от истощения, напоследок спятила от голода и напала на охранницу, после чего печень не выдержала чужой крови и отказала.

– Что за ахинея?
– скривилась Гольдхаген.

– Не ахинея, а заключение о смерти. Или ты хочешь вернуться обратно в тюрьму Глазго, досиживать срок?

– У меня нет никакого срока. Суда не было, доказательств нет. Меня оболгали.

– Кто?

– Следствие.