Стратегия риска

Ракитский набрал номер:

– Игорь Игоревич, это Артист вас беспокоит. Очень важная информация. Люди Дона захватили Славина, но шефу об этом не сообщили… Именно так, играют свою игру. А я знаю, где пленники… Это почти невозможно! Трудно это… Понял. Все сделаю…

Связь прервалась… Ракитский понял, что хороший аналитик просчитывает все до конца. Ну, установил ты, где Славин, а зачем новому хозяину звонить. Этот Васин сделал самое простое – взвалил все на актера. Хорошенькое дело: «Освободить, но не отпускать, а спрятать в другом месте».

Ракитский, чертыхаясь, начал листать записную книжку. Знакомых он имел множество, особенно женского пола. Еще давно он заметил, что имена повторяются, а запоминается другое. Он стал записывать всех по разделам, по ключевым словам. Чаще всего это профессия, иногда место встреч, очень редко – особые приметы.

Он листал… Мелькали «Анапа», «Балерина», «Веснушки», «Примерши»…

На последнем слове Ракитский остановился. В разделе было три имени. Одну из них он помнил плохо, вторую – очень плохо, а третью не помнил совсем… Он сосредоточился, вошел в образ милого, робкого, влюбленного и начал набирать первый номер:

– Надя, это я, Ракитский… Да, обещал, но не мог позвонить. Робел. Ты такая неприступная… Да, в ту ночь я не робел. Я еще не знал, что ты неприступная… Очень хочу тебя увидеть. Кстати, и повод есть. Мне срочно нужен грим старика. Всего на сутки. Сделай! И еще – достань в реквизите форму для сельского жителя… Нет, форму с петлицами и фуражкой… Я не знаю, кто у них в форме ходит. Конюхи, трактористы, лесники… Ты, милая, сама придумай. Ты же такая умненькая.

До вечера еще было время. Через два часа за руль его машины сядет старик в форме лесника. Узнать его ни Казан, ни Серый не смогут… Но это будет потом. Пока ему важно узнать эту Надю… То, что она вспомнила о бурной ночи, это нормально. Но следующая фраза настораживала: «Ты бы хоть с рождением сына поздравил». Это был явный намек… Надо поздравить, но вскользь…

* * *

Последний раз Славин надевал телогрейку двадцать пять лет назад. Этот предмет одежды иногда называли ватником. Его, резиновые сапоги и брезентовые рукавицы он получал в подвале института вместе с другими первокурсниками. Их направляли на картошку.

Это только так называлось «на картошку». Их определили выкапывать морковку на огромном поле в пойме Оки. Вершки приходилось отрывать руками и складывать в кучи, а корешки – в корзины, а затем в огромные контейнеры.

Ночлег с удобствами достался студентам со старших курсов. Зеленую молодежь распределили по избам на правом берегу реки.

Глеб оказался на хуторе – одинокая огромная изба в лесу, сарай, загоны, сеновал и далеко за картофельным полем банька.

Преподаватели остались с основной массой студентов в добротном пионерском лагере, где был душ и теплый туалет. Руководить салагами направили пятикурсников. На десять молодых троих «старослужащих»… Среди них была Валя.

С первых дней Глеб приклеился к Валентине. Он таскал ее корзины, на перекурах стелил для нее свою телогрейку… Вечером они гуляли вокруг хутора. Глеб читал стихи и робко заглядывал ей в глаза. Иногда он дотрагивался до нее. От этого кружилась голова, но дальше прикосновений дело не шло. Правил дальнейшей игры он не знал и боялся ошибок. Вдруг она считает, что обниматься можно только через два месяца после знакомства, а целоваться только через пять. О более глубоких взаимоотношениях Глеб даже не мечтал. Он знал о них, как рядовой первоклассник о биноме Ньютона.

В последний день бригадир получил немного денег, которые дружно согласились потратить на прощальный банкет.

К полуночи у стола остались самые стойкие. Нестойкие спали, а несколько парочек разбрелись по окрестностям хутора.

Глебу казалось, что они просто гуляют. Он не заметил, как они оказались возле серого сруба за картофельным полем… В предбаннике было тепло. Баньку недавно топили, но до сих пор Глеб не понял, сделала ли это хозяйка хутора для себя или Валентина в суматохе перед банкетом.

В предбаннике они сняли только сапоги и телогрейки. В следующей комнатке было совсем тепло. Огарочек свечи выхватывал из полумрака тазик с прелыми вениками, пучки травы на стенах, бочку с плавающим в ней ковшом… В маленькой парилке было жарко настолько, что захотелось снять с себя все.

Широкая лавка пахла мокрым деревом, квасом и дешевым мылом. Она была как живая – теплая и влажная. Глеб ощутил это, когда Валентина уложила его спиной на этот топчан в парилке… Она все делала сама. И ночью, и утром, когда они проснулись от холода…

Только потом Глеб понял, что бурную радость Валентина испытывала не от его неумелых действий, а от романтики банной ночи и, главное, от полной уверенности, что она у него первая…

Потом в институте они встречались, но в прямом смысле. Они виделись в коридорах, в буфете, на автобусной остановки. Они приветливо кивали друг другу. Глеб смотрел с тоской и ожиданием, а она ласково и снисходительно. Они фиксировали взгляд на пять, иногда на десять секунд и разбегались. Первой всегда уходила она…

Странная штука человеческая память. О Валентине Глеб не вспоминал уже лет двадцать, а получив от мужика по кличке Казан грязную телогрейку вспомнил о святом и чистом, о своей первой женщине и о ее теле, метущимся над ним в мерцающем свете свечного огарка.

Правда, и место, где он пытался заснуть, по размерам было немногим больше той парной. Только здесь было холодно. И пахло здесь гнусно – прошлогодней квашеной капустой, гнилым деревом и земляной сыростью… Это был погреб.

Еще одним погреб в доме Казана напомнил Глебу Славину ту баньку за картофельным полем – рядом спала женщина. Намного старше тогдашней Валентины, но не менее жаркая и прекрасная.

Глеб встал с липкой, многократно залитой бродившим вареньем полки и зажег короткую свечу – почти такой же огарочек, как тогда… Татьяна лежала рядом; на соседней полке в этом длинном сыром купе без окна, с лестницей и люком наверх вместо раздвигающейся двери.

Она свернулась у двери калачиком. Очевидно, что ей тоже было холодно… Порывшись в углу, он вытащил два старых картофельных мешка. Гнилые и мокрые они не могли согреть, но ему хотелось проявить внимание.

Глеб попытался накрыть Татьяну, но в узком проходе наступил на мешок. Гнилая ткань расползлась и у него в руках остался клочок не больше носового платка.

Татьяна проснулась не от мерзкого скрипа разрываемой мешковины, а от последовавших чертыханий Глеба. Он держал в руках одеяло с тетрадный листок – это все, что он смог для нее сделать. Лицо его было не злым, а несчастным и от того особенно милым. Женщины часто любят униженных и оскорбленных.

– Мне совсем не холодно, Глеб.

– Холодно! Я знаю, что холодно… И мне холодно… Надо было у этих бандитов нагреватель потребовать. И электрочайник! Я же им швейцарские счета просто так отдал.