Стрежень (= Юноша и машина)

– Виктория...
– смущенно говорит Степка, вскакивая на ноги.

– Позор!
– повторяет Виктория, резко поворачивается и уходит, оставляя на песке ровные, четкие следы. На ней чистая, аккуратная спецовка, шелковая косынка. Степка же в измятом, запыленном пиджаке, брюки гармошкой, шляпа валяется на песке.

Парень понимает, как смешон и жалок он в глазах Виктории, и лицо его заливается краской, багровеет даже шея. "Охо-хо!"-восклицает Степка, глянув на часы. Половина восьмого - это он продрых бог знает сколько! Ба! Катер "Чудесный" уже стоит у берега, дядя Истигней мерит песок крепкими ногами, под навесом собрались женщины, сидит возле выборочной машины Семен Кружилин и, как всегда, читает книгу, вынутую из-под ремня. Батюшки! Солнце уже висит над средними ветками старого осокоря, а на мачте полощется голубой флаг Карташевского стрежевого песка, и на плесе, далеко-далеко, тихонько пробирается берегом белый пароход "Рабочий".

Проспал!

– Виктория!
– зовет Степка.

Девушка не оборачивается. Такая уж она - строгая. Он провожает ее взглядом и улыбается. На душе у него еще немного тоскливо, но ему уже хочется опять счастья.

"Пустяки, что проспал!" - думает Степка. Он выкидывает руки в стороны, приседает, поворачивается лицом к реке, глядит на нее, улыбается. Хороший будет денек! Одно-единственное облако плывет над старым осокорем. Вокруг него синее небо, усыпанное малиновыми и бордовыми точечками.

– Ого-го!
– кричит Степка, срываясь с места. Бросается в землянку, хватает чьи-то старые брюки, натягивает их, смятый выходной костюм сваливает кучей, шляпу забрасывает; ошалев от радости, выскакивает наружу. Уже на бегу Степка соображает, что лучше было бы миновать сидящих под навесом женщин, обежать сторонкой, но мысль об этом приходит слишком поздно - стряпуха тетка Анисья, заметив Степку, машет ему, кричит:

– Сюда, Степушка, сюда! Иди, голубчик!

Перейдя на шаг, Степка опасливо косится на тетку Анисью, рядом с которой сидит Наталья Колотовкина, заранее насмешливо улыбаясь. Здесь же пристроилась Виктория - перебирает бумаги, гремит костяшками счетов. На Степку она не смотрит, однако он понимает, что Виктория ждет, что он, Степка, будет делать.

– Некогда!
– отмахивается он от стряпухи, собираясь промчаться мимо, но толстая, в два обхвата, тетка Анисья преграждает ему дорогу.

– Здравствуй, Степушка! Здравствуй, голубок! Ить разбудили миленького, не дали поспать... Иди сюда, Степушка, иди! Накормлю я тебя, голубчика! Шанежки есть, пирожки, молочка дам. Иди, милый, поешь, молочка попей!
– Она замолкает и вдруг, будто по секрету, сообщает: - Надысь к твоей матери заходила, так она спрашивает, как, дескать, Степушка, хорошо ли ест...
– И снова поет жалостливо: - Накормлю я тебя, сиротинушку!

Виктория низко сгибается над бумагами, ожесточенно гремит костяшками счетов. Степка понимает, что девушка сердится, наверное, стыдится за него, потому и не смотрит, отворачивается. Он краснеет, рвется уйти, но тетка Анисья не отвязывается от него. Степка рвется влево - она тоже, Степка вправо - она туда же.

– Попей молочка, Степушка! Шанежек отведай, миленочек!

– Попей молочка, теленочек!
– дразнится Наталья Колотовкина. Голос у нее грубый, хриплый.
– Засоня!
– говорит она, лениво поднимаясь с табуретки. Отстранив плечом стряпуху от Степки, Наталья с силой толкает парня рукой. Вали, куда пошел! Вали! А ты, тетка Анисья, тоже проваливай - нашла время! На Степку Наталья не смотрит, усмехается: - Иди работай, не помрешь до обеда!

Отбежав от тетки Анисьи, Степка оборачивается и видит, что Виктория смотрит на него сердитыми блестящими глазами: "Позор! Стал объектом насмешек!" От этого взгляда Степка пятится.

Тетка Анисья сокрушенно вздыхает, садится на самодельный табурет и, широко расставив могучие ноги в тяжелых сапогах, принимается чистить картошку. Ловко снимая картофельную шелуху, она, будто про себя, говорит:

– Эта холера, то есть Наталья, побей ее гром, не дала ить покормить Степушку! А он что - он в пище нуждается! Сегодня не поел, завтри не поел, послезавтри... Что получится? Ослабнет! А парень он молодой, в костях еще слабый, в грудях неокрепший. Работа, конечно, тяжелая, потягай-ка эту заразу, этот проклятущий невод! Потом возьми другое - парень он молодой, по ночам, конечно, с девками шарится по улицам, не спит...

После этого тетке Анисье надо немного передохнуть, она косится на Викторию, на Наталью и снова продолжает:

– Ему хорошая питания нужна... Девки до Степки прилипчивые. Глаз у него светлый, волос курчавый, сам сильный, здоровущий. Одним словом, парень завидный. Намедни, это, иду из бани, гляжу - Степка, а рядом барышнешка попискивает. Мать родная, думаю, с кем это он? Глядь, а он вот с ней, вот с ней самой!
– радостно говорит тетка Анисья, бесцеремонно тыча пальцем в сторону Виктории.
– С ней он, милай! Ну, ладно, поглядела я, постояла, дальше пошла, потому надо было перец у Мефодьевны взять... Мой ведь, подлец, холера, ни за что осетрину не станет без перца жрать. Ни за что! Ну, конечно, взяла перец, иду это, и они обратно стоят у городьбы и вроде обнимаются...

– Прекрати!
– поднимаясь, грозно вскрикивает Наталья.
– Прекрати, кому говорят...

– Ты мне рот, конечно, не затыкай. Вот, значит, смотрю, а они вроде обнимаются...

Наталья крепко хватает стряпуху за плечи.

– Прекрати, тетка Анисья, добром прошу! Не выдерживает ,и Виктория Перелыгина: оторвавшись от бумаг, передергивает узкими плечами.

– Какое вам дело, товарищ Старикова, до наших отношений?
– сердито говорит она.
– Зачем вы сплетничаете?

– Мне, милая, до всего есть дело!
– не пугается стряпуха.
– Я, милая, в Карташеве родилась и помру, а ты здесь без году неделя... Ну вот, смотрю, они, значит, вроде обнимаются...

Усмехнувшись; Наталья Колотовкина прикрывает рот стряпухи жесткой ладонью.

– Вот как!
– удовлетворенно говорит она.

Наталья высокая, крепкая; у нее прямые плечи, сильные руки, крутые бедра, а лицо мужское, нос с высокой горбинкой.

– Молчи, молчи!
– усмехается она, отнимая ладонь от губ стряпухи, которая почему-то не сердится на нее, а, получив возможность говорить, немедленно обращается к Виктории:

– Я, девка, тебя видела и всем скажу, что видела. Я такая - правду в глаза режу! Степка, конечно, человек для тебя завидный. Он для тебя...

Она не успевает закончить фразу, как раздается голос бригадира:

– Женщины! К берегу!

Они бросаются к реке. Близок самый волнующий момент - выборка из воды огромной мотни стрежевого невода.

Тарахтя, поскрипывая, работает выборочная машина; кроме ее гудения - ни звука. Выстроившись вдоль невода, рыбаки помогают машине: аккуратно укладывают поплавки, грузила, выравнивают дель, тетиву. Они снова сосредоточенны, молчаливы, солидными Даже Степка Верхоланцев притих: закусив губу, приглядывается к выходящему из глубины неводу. Болтать языком во время выборки невода запрещено рыбацкой традицией; грех тому, беда, кто забудется, проболбонит что-нибудь громко! Медленно-медленно повернется к нему дядя Истигней, смерит с ног до головы взглядом. "Захлебнись!" - непременно скажет он, да так, что у человека действительно перехватит в горле.

Бывалые обские рыбаки, особенно пожилые, - люди суеверные. До сих пор некоторые из них верят, что выпущенная из мотни рыба разносит по реке весть о появлении человека и по этой причине осетры и нельмы обходят песок; не только пожилой рыбак, но и мальчишка - от горшка два вершка - зло обругает прохожего, коли тот поинтересуется, сколько поймали рыбы; многие верят и в счастливую нитку невода, и в счастливые поплавки, и во все прочее.

Вот почему на берегу стоит благоговейная тишина.