Стрежень (= Юноша и машина)

Да, у нее, конечно, хватит воли, чтобы сделать его человеком. И она говорит Степке, что они пойдут по жизни рука об руку, чтобы пройти свой путь, ощущая локоть друга, что она его наставник и учитель.

– Согласен, Степан?
– воодушевленно спрашивает Виктория.

– Конечно!
– кричит Степка.
– Конечно! Станем заниматься, я поступлю тоже в институт...

Он останавливается, счастливо пораженный перспективой, которая открывается перед ним. Степка хочет сказать еще что-то радостное, благодарное, но в кустах раздается треск, грохот, над смородиной поднимается клуб пыли, потом слышен недовольный, чертыхающийся голос: "Понаставят мотоциклов, не проехать!"-и на поляне появляется Семен Кружилин. Он в той же замасленной рубахе, в какой бывает на промысле, на лоб сдвинуты большие очки - окуляры. Семен ведет за руль черный странный мотоцикл, похожий на железную сигару с двумя колесами, - так Семен модернизировал известный "ИЖ-56": впереди для обтекаемости напаян металлический лист, позади красно-голубой хвост; глушителя, конечно, нет, чтобы не терялась мощность, а заводится мотоцикл кнопкой.

– Раззявы!
– лениво говорит Семен.
– Выставили мотоцикл на солнце. Почему? Ведь облезет краска! Чего молчишь, Степка?
– Семен сплевывает, садится в седло, но перед тем как нажать кнопку, равнодушно произносит: Целуетесь, а Ульян Тихий валяется возле чайной... До того набрался...

Прикоснувшись пальцем к кнопке, Семен вызывает гремящий вой мотора, склонив ухо, прислушивается к нему, сбавляет газ, кричит:

– Я бы увез его домой, да теория не позволяет. С пьяницами надо бороться не так... Не так, дорогие товарищи! Ну, целуйтесь на здоровье!

Семен с оглушительным треском уезжает, оставив на поляне растерянного, покрасневшего до невозможности Степку Верхоланцева - упоминание о поцелуях словно обухом ударило его. Он смущается, отводит от девушки глаза. Холера, Семен! Не знает он, что не только поцеловать Викторию, но и подумать об этом не решается Степка, - такая она гордая, решительная, волевая.

– Уехал!
– растерянно говорит Степка, а Виктория придвигается к нему, кладет руку на покрасневшую Степкину шею; он невольно поворачивается к ней, и она смело, быстро наклоняется и крепко целует его в губы.

Забор рядом с поселковой чайной; хороший забор - высокий, плотный, дающий отличную тень; и трава под ним мягкая и словно специально посаженная для того, чтобы Ульян Тихий положил на нее голову. Спит Ульян. Даже храпит на виду у всех прохожих. Лохматый, грязный, оборванный.

Возле Ульяна стоят четверо мальчишек, женщина и двое подвыпивших мужчин, которые, слегка покачиваюсь, изучают Ульяна. Один одет в гимнастерку и галифе, заправленные в белые шерстяные чулки, другой - и просторном костюме с диковинно широкими брюками. Женщина с такой горечью смотрит на Ульяна, словно оп ей родной человек.

Полдневное солнце полыхает в небе, тени прохладны, коротки; небо ясное, голубое, высокое. Серый баклан с острыми крыльями парит, повертывается, кидается к воде, поднимается к солнцу. Карташево отдыхает, работает по домашности, спит в душистых палисадниках. Выходной день!

Ульян скрипит зубами, стонет.

– Не меньше литра употребил!
– говорит тот, что в галифе.
– Может, и поболе.

Бочка, а не человек. Я пол-литры стравил в себя, и - будет! Человек завсегда должон норму знать!

– Не бреши!
– усмехается мужик в широких штанах, тощий и длинный. Стакан поверх пол-литры выгрохотал!

– Это, кажись, было! Стакан, это правильно! Значит, семьсот, а ничего, не пьяный!

– Пьяный!
– убежденно говорит тощий.
– Ты, парень, здорово пьяный!

– Все могет быть! Со стороны виднее, дядя Герман!
– охотно соглашается тот, что в галифе.
– Он теперь, братцы, здеся до утра. Вот от этого пьяницы и образуются. Коли ты пьешь, а ночуешь дома, это ничего, это можно, дядя Герман. А вот ежели под забором...

– Он повышает голос, покачивается.
– Вот ежели под забором - значит пьяница.

– Ты тоже раз под забором... ночевал!
– упрямо замечает тощий.

– Раз не считается. Оплошка вышла! Вот я и говорю, дома лучше ночевать. Опять же кровать, утром с жинки соленого огурца вытребуешь...

– Она тебе даст огурца!
– усмехается тощий.

– Пущай не даст... сам возьму!

– Он, дяденьки, без дома!
– печально говорит русоволосый парнишка.
– Он один!
– И, подумав, со страхом добавляет: - В тюрьме сидел...

– В тюрьме не пример!
– упрямится тощий мужичонка.
– Ты, парнишка, от тюрьмы и от сумы не закаивайся. Вот! Тюрьма, она может вдруг прийти... Это ты разумей!

– Может, его домой отнесть?
– задумывается тот, что в галифе.
– Пили вместях, разговоры разговаривали...

– Тяжелый, не утащишь.

– Это конечно!..

Женщина все стоит, пригорюнившись. И светит солнце, и Карташево идет мимо пьяного Ульяна: проходят нарядные женщины - отворачиваются; проходит продавец сельпо Иван Иванович - отворачивается; шествует мимо степенный мужчина - отворачивается.

Только ребятишки, женщина да двое собутыльников стоят над Ульяном. Рыбаков нет в поселке: кто на ягодах, кто рубит новый дом, кто тихонько, помаленьку полавливает рыбу в протоках - не для государства, для себя. В чайной тоже пустовато, гулко с тех пор, как оттуда выбрался Ульян с приятелями.

К забору чайной подъезжают на мотоцикле Виктория и Степка. Он соскакивает, растолкав ребятишек, пробивается к Ульяну, наклоняется. В нос бьет водочным перегаром, селедкой, махоркой. Ульян лежит неподвижно, раскинув руки, дышит неслышно, и можно подумать, что он мертв. Пробравшаяся за Степкой Виктория отшатывается, на лице ее появляется ужас - так отвратителен, страшен Ульян.

– Какое безобразие!
– шепчет Виктория. Пьяных людей она, конечно, видела, но никогда пьяный человек не был ей знаком так хорошо, как знаком Ульян. Сейчас перед ней лежал тот, с кем она работала, сидела за обеденным столом. И он, этот человек, лежит на виду у всего поселка, и она стоит рядом с ним и даже наклоняется к нему, и тощий мужичонка, увидев это, говорит:

– Робят вместе... Это его друзьяки!

Как ошпаренная, Виктория отбегает от Ульяна; Виктории кажется, что эти осудительные слова относятся не к Ульяну, а к ней. Она хочет пресечь, осадить мужика, чтобы он не смел думать о ней плохо; она проталкивается к нему, но ей больно наступают на ногу, она резко оборачивается и видит Наталью Колотовкину, за которой неохотно пробирается Семен Кружилин.

– Тут такое делается!
– горячо говорит Виктория Наталье.

Наталья, не слушая ее, зло и насмешливо толкает Ульяна ногой, резко приказывает:

– Степка, помоги! Семен, не стой!

Пожав плечами и что-то пробормотав, Семен пробирается к Ульяну, берет его за плечи, приподнимает, Степка тоже, и они несут его к мотоциклу. Наталья орет на мужиков и мальчишек: "Пошли прочь! Кому говорят!" Ульяна кое-как прилаживают на заднее сиденье Семенова мотоцикла, Степка садится позади него, чтобы придерживать руками, а Наталья разгоняет мальчишек, мужику же в галифе подносит под нос здоровенный кулак.

– Вали домой, Анисим, вали, а то хуже будет!
– кричит она.