Стрингер. Летописец отчуждения

Запястье защекотал вибрирующий КПК. Словно по коже пробежали сотни муравьев. Смертин лениво отстегнул компьютер и поднес экран к самому носу:

«10:48, умер сталкер Семецкий, озеро Янтарь, пулевое ранение не совместимое с жизнью».

Слух постепенно возвращался. Стрингер разомлел, на тело приятной волной набежала слабость.

Бог с ним, этим Семецким. Пусть дохнет, раз ему так нравится.

– За что ты меня так ненавидишь?
– едва шевеля губами спросил Саян, - Ну вмазал по ребрам… Это же Зона… Здесь жестокость - образ жизни. Я такой же, как все. Не лучше и не хуже. Че конкретно во мне такого отвратительного?

С чего это он завел такие разговоры? Ему вообще должно быть параллельно. Не из таких людей старший, чтобы вот так вдруг раскрываться.

– Глаза, - повернулся к нему стрингер.

– Глаза?

– Угу… Да не ссы ты, не глаукома и не катаракта, - скосился на него Смертин.

Повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь кряхтением Кляпа. «Монолитовец» с трудом выбрался из «шампуня» и подошел, пошатываясь, к затоптанному РПК. В подобных ситуациях обслуживающий персонал сервисов говорит только одну емкую фразу: «восстановлению не подлежит». Узбек в сердцах сплюнул, грязно выругавшись, и побрел к столбу. Двое ножен, нашитые на комбез, были пусты. Клинки, похоже, упокоились на дне водоема.

Саян не попросил разъяснить. Вместо этого он ткнул в воздух дулом пистолета, целясь в Рябого:

– Слезай, бляденыш! Варан не достал, так я новых дырок насверлю…

– Мне всегда казалось, что тебе насрать на мое мнение, - продолжил Алексей, наблюдая как Рябой резво трясет штаниной, пытаясь отцепить клок алюминиевой проволоки.

– Зря, - отвлекся от суетящегося сталкера Саян, но пистолет не опустил, - Очень даже зря. Ты, Пресс, занимательный парень. Зона нас всех раком ставит, а тебя бережет… Не ее ты типаж, однако… При этом ты нас всех в открытую презираешь. И таскай мы тебя по Зоне хоть год, мнение свое вряд ли изменишь… Не по себе мне от этого. Неспокойно.

Он говорил четко подбирая слова, будто боялся сболтнуть лишнего.

Все они тут в чокнутые и крайне суеверные идиоты. В каждой тени знамения видят. Если бы по Зоне бегали черные кошки, то половина сталкеров слегла бы от инфарктов. Не прост Саян. Перепугался теперь. «Монолитовец» ревнует к Зоне. Это кому расскажи! Засмеют ведь! А кому рассказывать-то? За периметром слова «Монолит», «аномалия», и этот… «контролер»… не значат они ничего. Пустота. Пару недель назад они бы и ему толком ничего не сказали. То, что здесь кажется абсурдом, там вообще не поддастся никакому анализу. Для этого надо притащить в Зону всех, кому собрался поведать. А как же тогда его репортаж, мрачно подумал стрингер. Как с ним быть, если вдруг не поймут?

Его будто обухом по голове приложили. Мир посерел. И холмики, и этот столб, с которого никак не может слезть Рябой. Все стало блеклым и невыразительным. Зона преобразилась из неизбежного зла на пути к реализации главной задачи, в абсолютное. Смертин даже собрался с духом и приподнялся, подтаскивая поближе рюкзак, чтобы коснуться камеры. Словно она - гарант, островок надежды.

Нет. Нет! Он-то сможет. Для того сюда и пришел. Опыт не пропьешь. Он знает как надо. Все получится. Один из немногих знает. Не каждый выдержит, не каждый стерпит.

Смертин положил камеру на колени, заляпывая грязевыми отпечатками, и навел на себя объектив.

– Без даты. 10:56 по Москве. Зона, район озера Янтарь. На нашу группу напала какая-то гадость… ящерица…

– Варан, - подсказал Саян, все выцеливая Рябого. У сектантов вообще тонкий юмор.

– … Варан. До главного объекта осталось не более полукилометра. Впереди, за лугом и редколесьем высятся антенны радара. Мы близко.

– Дальше, - хрипло прокомментировал старший, - Много дальше, чем ты думаешь…

Его голос отлично ложился сопровождающим шумом. «Стендап» оживал.

– … Видны и другие постройки, скорее всего общежития для персонала и военных. Все огорожено. Сталкеры рассказывают, что радар излучает особое поле, воздействующее на разум, но на себе мы пока ничего особенного не ощутили. Кроме крика этого… варана.

Саян противно хмыкнул. Это тоже записалось. Отлично. Атмосфера таинственности. Все получится. Он знает, как делать. Кому, как не ему знать.

Стрингер навел камеру на тушу ящера, снял снизу-вверх, чтобы увеличить эффект, взял крупный план безглазой головы, зубов, кровоточащих ран. Еще раз с акцентировал на клыках, с которых капала вязкая слюна. Готово. Только трупы плотей подснять и «шамнунь». Пруд вообще смотрится на мониторе камеры эффектно и страшно.

В кадр попал Жора. Изможденный и подавленный. Бугай стоял на четвереньках на берегу, уткнувшись лысиной в ил. С комично короткого камуфляжа ручьями стекала синь. Напряженные руки по запястье утонули в жиже, у самой головы валяется разбухшая от влаги пачка сигарет. Ни рюкзака, ни трофейной винтовки у него уже не было. Давно все бросил.

Закурить, наверно, хотел. Интересно, а он вообще понимал, что творилось последние двадцать минут? Или тупо существовал? Нет. Стадо плотей он чувствовал, ощущал спиной. Это точно. С этим не поспоришь. Глаза никогда не врут.

Живучий, как новогодняя елка в квартире алкашей. Но и ее выносят в мае. Недолго лысому осталось, спета его песенка.

Саян встал. Тяжело и с надрывом. Сначала на колени, потом, охнув, вытянулся во весь невеликий рост, разминая мускулистую шею. Презрительно посмотрел на прислонившегося к сваям Рябого, перевел взгляд на нависшего над ним Кляпа.

– Ты как?

Узбек кивнул в ответ.

Бочка сидел на заднице, прижав к груди карабин, и тупо пялился в никуда. Ребенка и то не всегда так обнимают.

– Идти надо, - протянул Саян руку стрингеру.

Неожиданно. Возможно даже для самого себя.

– Бога в них нет, - сказал ему Алексей, поднимаясь.

Старший в недоумении сморщил лоб. Потом сообразил.

– Ты его просто не видишь. На самом деле в тебе нет веры. В нем есть, - ткнул в сторону лысого, - В нем. Может даже в нем есть, - указал он на узбека, - А в тебе нет. Никакой. Ни нашей, ни христианской. Сколько бы ты не кривлялся. Вера не должна поддаваться логике.

14.

Мамка бежал в лабиринте деревьев. Ему обязательно надо было успеть. Во что бы то ни стало. Иначе жизнь будет окончательно отравлена, испорчена, загажена. Как общественный сортир на блошином рынке. А этого ни в коем случае нельзя допустить.

Мамку раздирала обида. Рвала изнутри на части, питая кровь адреналином. От этого он несся еще быстрее, отмахиваясь от встречных веток, перепрыгивая преграждавшие дорогу поваленные сухие стволы. Он даже позабыл про аномалии, совсем потерял осторожность. Ну и что. Зона его любит и гордится им. Высокопарные мысли. Не аргумент, но на этот счет у Мамки был еще один козырь. Он чувствовал во рту привкус парного молока. А это означало, что впереди безопасно. Так всегда. Стоит только обострить восприятие, собрать в один комок все чувства, прислушаться и постепенно начинает появляться привкус парного молока. Такое, как он пил, когда гостил вместе с мамой у одной бабушки в деревне. Прямо из банки, разливая по подбородку и непременно пачкая футболку. Теплого, с запахом хлева, сена и легкой горчинкой полыни. Нежного и жирного. В городе его никогда не купишь. Если есть этот привкус - значит дорога чистая, а если нет…