Стриптизерша

В ней было два слова: «Береги себя». Она была подписана одной замысловатой буквой «Д». Я все равно дошла до занятий пешком, но на работу поехала на машине, благодарная за его заботу, несмотря на эту неловкую ситуацию между нами.

Кулак бьет в дверь гримерки:

— Выходи, Грей, — выкрикивает Тимоти. — Пора за работу. Сегодня много народу — нам некогда возиться с твоими нежными чувствами.

Я умываю лицо, поправляю макияж и выхожу в зал. Я ненавижу это не меньше, чем танцевать на сцене. Я сталкиваюсь лицом к лицу с вожделением.

Я срываю куш, что хорошо, так как скоро нужно платить за обучение. Кончается моя смена, и посетители начинают расходиться. Я исполняю еще два танца на сцене и плачу после каждого из них.

Я ухожу со сцены после последнего, плачу, поправляю макияж и иду в зал для последней пары приватных танцев. Почти три часа утра, и клуб практически пустой, не считая нескольких парней, сидящих поодиночке или кучками. Я собираюсь уходить, когда один мужчина машет мне. Он молодой и симпатичный, одет в хороший костюм, не считая того, что на нем нет пиджака и галстука, и рубашка расстегнута. Из-под краев рубашки виден его голый торс, загорелый и с накаченным прессом. Его взгляд расфокусирован, он весь потный, его рука, держащая пиво, дрожит. Он голодно смотрит на меня, на мою грудь и бедра. Я бессознательно завязываю узел на рубашке, чтобы убедиться, что мои груди на месте; его глаза при этом сужаются.

Я отступаю на несколько шагов:

— Пять баксов за танец на столе, десять за приватный.

Он достает двадцатку, сложенную в четыре раза, и расправляет ее пальцами:

— Станцуй че-нить. Иди сюда, — он проглатывает слова, но его взгляд острый и опасный.

По позвоночнику пробегает холодок, когда я заставляю себя подойти ближе к нему. Я вдыхаю кислород и покачиваюсь. Он смотрит, поднося бутылку к губам. Я двигаюсь сексуальнее, качая бедрами, изгибаясь в талии, чтобы было видно декольте. Я подхожу ближе, и он улыбается.

— Повернись, — бормочет он.

Я поворачиваюсь и трясу задницей под поп-музыку, играющую из колонок. Я выгибаюсь в спине и наклоняюсь вперед так, что мои ягодицы прямо перед его лицом. Я чувствую, что он меня трогает, и отскакиваю:

— Нет, никаких рук.

Он не отвечает, просто ухмыляясь.

— Сними рубашку, детка.

Я улыбаюсь в ответ:

— Это только на сцене. Ничем не могу помочь. Если хотите, я могу позвать Кэнди или Монику для этого.

Он лезет в карман брюк, достает пачку стодолларовых купюр и отсчитывает десять. Он сворачивает их и засовывает в карман моих шорт, а затем убирает оставшиеся деньги обратно в брюки.

— Я сказал... снимай.

Он шипит эти слова ясно и разборчиво, и по моей коже пробегают мурашки от угрозы в его голосе, от ярости в его взгляде.

Я вытаскиваю деньги и протягиваю ему:

— Простите, сэр, я этим не занимаюсь.

Он усмехается и снова достает пачку денег. И протягивает ее мне целиком.

— А ты, сука, жадная. Здесь четыре косаря. Давай. Показывай сиськи.

Я отстраняюсь.

— Я так не думаю, — отвечаю я с твердостью в голосе и оглядываюсь в поисках Хэнка, вышибалы. Он наблюдает со своего места у входа и поднимается, когда я даю ему знак.

Посетитель смотрит, как двухметровый Хэнк встает, и обратно на меня.

— Что ты за паршивая стриптизерша, а, стерва? Не можешь раздеться для приватного танца? Ну и дерьмо. Я же не отсосать тебя попросил. Я пришел в стрип-клуб и хочу посмотреть на сиськи. Ты откажешься от денег за то, что и так делаешь каждый день? Сука тупая. — Он, пошатываясь, встает на ноги, проливая пиво. Он вертит свою пачку денег в руках, матерится и швыряет ее на стол.

— На**й. На**й всё, и тебя тоже на**й, — он бредет к выходу; Хэнк провожает его. Мужик останавливается на пороге, мешкает, поворачивается и пялится на меня, и что-то в его взгляде пугает меня. Хэнк мягко выталкивает его в дверь, и тот уходит.

Я забираю деньги со стола и пересчитываю: там 3900 долларов сотнями и полтинниками. Я бросаю взгляд на Кэнди, Монику и Ирис, они считают свои чаевые в баре за «Маргаритой». Кэнди до сих пор раздета, не считая стрингов, ее огромные сиськи покрыты какими-то блестками. На Монике и Айрис распахнутые халаты. Я единственная из девушек в этом клубе, которая все время одета... не считая сцены. Не то чтобы эта рубашка считается за одежду, правда.

Все трое притворяются, что не наблюдают за мной. Кэнди работает, чтобы обеспечить себя и сына-подростка, у сына Моники аутизм и ему необходимо особое лечение, а Айрис, как и я, зарабатывает на обучение. Всем им так же, как и мне, отчаянно нужны деньги.

Я пересчитываю деньги, добавляя к ним сотню моих чаевых, делю их на четыре части и кладу по тысяче долларов перед каждой из коллег.

— Я ничего не сделала, чтобы получить эти деньги, — говорю я. — Будет справедливо, если я ими поделюсь.

Кэнди бросает мне благодарный взгляд:

— Ты не обязана это делать, солнышко. Это был твой столик.

Я пожимаю плечами:

— Все нормально. Он не собирался их оставлять, просто был слишком пьяный, чтобы засунуть их обратно в карман.

Девушки смеются, так как каждой из нас доводилось видеть мужиков настолько пьяных, что они не могли вспомнить, как их зовут. Правда, обычно такие не раскидываются тысячами долларов. Девушки обнимают меня в благодарность, допивают коктейли и забирают деньги. Я сижу в баре, но Брэд дает мне «Спрайт» — он знает, что я не пью. С такой удачей я сегодня заработала 1500, а это значит, что у меня достаточно средств на обучение, и еще хватит на новую пару туфель на каблуках, которые нужны мне для интернатуры. Тим ушел где-то в полночь, предоставив закрывать клуб Брэду и Хэнку. Девушки уходят раньше меня, поэтому автомобили Хэнка, Брэда и мой — единственные на парковке.

Я надеваю леггинсы, шлепанцы и свободную розовую футболку с одним открытым плечом. Я рада снова надеть бюстгальтер, так как ходить без него в течение долгого времени неудобно, с размером и весом моей груди. Хэнк провожает меня, так как я припарковалась в дальнем конце парковки. На полпути он вспомнил, что забыл ключи, и отправился обратно. Парковка пустынна, и я в двадцати футах от машины, поэтому я не жду его. Фонарь бросает бледный оранжевый свет на край парковки. Я делала это десятки раз, но, по какой-то причине, по моей коже пробегают мурашки. Я останавливаюсь в центре парковки, раздумывая, не пойти ли обратно и подождать Хэнка, чтобы проводил меня до машины, но мое авто совсем рядом. Я нажимаю кнопку, и фары «ровера» мигают и зажигаются. Когда я подхожу ближе, мурашки пробегают по моей шее. Сердце вдруг начинает биться сильнее. Я вглядываюсь в темноту, вцепляясь в ключи так, что белеют костяшки. Я приказываю себе не бояться.

Затем, когда я добираюсь до ручки двери, я понимаю, что мне есть чего бояться. Холодная липкая рука хватает меня за запястье, и я ударяюсь о мускулистый мужской торс. От горячего дыхания у моего уха несет пивом. Коварные пальцы вцепляются в мои ребра, а затем в мою левую грудь так сильно, что у меня перехватывает дыхание.

— А вот теперь... ты разденешься, — звучит злой шепот над моим ухом.

Он хватает за горло моей футболки в месте, где она свисает с моего плеча, сначала почти нежно, а потом с нарастающей силой, пока она не начинает рваться. Он отпускает мое запястье и зажимает рукой мой рот. Второй рукой он пытается сорвать с меня одежду. Его пальцы впиваются в мою грудь. Поначалу я скулила, но быстро нашла решение. Я поднимаю ногу и с силой наступаю на его ботинок. Он не отпускает меня, но прыгает на одной ноге, ругаясь. У меня нет времени, чтобы пнуть его еще раз, потому что его рука отпускает мой рот и грубо хватает меня за шею. Я не могу ни вдохнуть, ни закричать. Он прижимает меня к холодной машине, все еще держа мою шею. Его другая рука стягивает с меня штаны, сначала с одной ноги, потом с другой. Я пинаюсь и сопротивляюсь, но я стою к нему спиной и не могу дышать. Он сжимает мою шею все сильнее.