Стриптизерша
Шрифт:
Я знала. Разумеется. То, что Доусон — сын Джимми, открытая информация. Но каким-то образом я никогда не думала, какие это влияние оказало на Доусона. Джимми Келлор был — и до сих пор является — одним из самых обожаемых режиссеров все времен. Он известен тем, что с ним трудно работать, требовательный, педантичный и ушлый, но он был блестящ. Сейчас он практически на пенсии и известен своим отшельничеством. Никто не знает, где он живет, но иногда он консультирует по съемкам прямо из дома, по почте или телефону. Эми Липманн была актрисой в романтических фильмах 70-80-х. У нее была репутация дикой штучки, и ее отношения с Джимми Келлором стали огромным скандалом
* * *
Доусон вздыхает:
— Так что да. Я вырос в Голливуде. Играл второстепенные роли в папиных фильмах с четырех лет. Настоящую роль он мне дал, когда мне было шесть. «Гора на Луне». После этого я сам находил себе роли. Мама с папой были моими менеджерами, — его глаза темнеют, становясь карими с оттенком боли. — Хочешь еще одну правду? Я нашел маму. То есть, когда она приняла смертельную дозу. Она была в ванной. Лежала в ней без одежды. Ванна была пустая, без воды. Она просто растянулась в ней, покрытая рвотой. Я был просто ребенком. Это случилось в 96-ом, так что мне было... восемь, наверно. Рвота была кровавой. После этого я не разговаривал полгода. Как раз шли съемки фильма со мной, и, когда я замкнулся, им пришлось искать нового актера и переснимать.
Я закрываю рот рукой, пытаясь представить, что это значило для маленького мальчика. Я не могу.
— Моя мама умерла от рака. Когда я училась в старшей школе, — я едва шепчу. — Она была моим лучшим другом. Всем для меня. Она была единственной, кто понимал меня и поддерживал. Мой отец... мы никогда с ним не ладили. Мы просто закрывали на это глаза. Когда она умирала, я видела все собственными глазами. День за днем я смотрела, как она борется и борется, но она сдалась и умерла и... она... она оставила меня! Она умерла и бросила меня одну, и Бог не помешал этому.
Доусон обхватывает меня руками, и я тону в нем, вдыхаю его запах, прикасаюсь к его коже щекой. Я понемногу начинаю теряться в нем.
Я отстраняюсь:
— Мне надо домой, — говорю я, стирая слезы. — Я не могу сейчас разобраться в этом.
— Грей...
— Я не сбегаю от тебя, Доусон. Я просто... раздавлена, — правда, я сбегаю, и он это знает.
— Ясно. Ладно. Как хочешь, — Доусон потирает подбородок костяшками. — Грег подогнал твой «ровер». Он на стоянке. Кстати, погоди.
Он исчезает, я сажусь на кровать и пью остывший кофе. Он возвращается спустя пару минут с бумажкой, ручкой и моей сумочкой.
— Что это? — спрашиваю я.
— У тебя есть деньги? — спрашивает он.
— Эм, да. А что? — я беру сумку и вытаскиваю пачку счетов.
— Дай мне пять.
Я даю ему счет на пять долларов, и он показывает мне бумажку. Это документ на «рендж ровер».
— Подпиши здесь и поставь дату, — показывает он на строчку.
— Доусон...
— Просто сделай. Пожалуйста, — он не смотрит на меня.
Я вздыхаю.
— Я не возьму твою машину. Она стоит где-то 140 тысяч.
— Грей, деньги для меня ничего не значат. Никогда не значили. Ты хочешь мой «бугатти»? Я отдам тебе «бугатти». Хрен с ним. Я могу купить еще один.
— Я не хочу никакую из твоих машин. Я не хочу твоей благотворительности.
Он
бросает ручку и документ на кровать рядом со мной.— Черт побери, Грей. Это не какая-то чертова благотворительность.
— Необязательно материться на меня.
Он ссутулился, потирая затылок.
— Прости, я просто... Господи, Грей. Просто подпиши документ. Возьми машину. Сделай это для меня.
Я смотрю на него и сдаюсь. Я подписываю там, где он указал, и ставлю дату.
— Спасибо. Привези ее в инспекцию в понедельник. Я запишу тебя в свою страховку.
— Доусон, не надо...
— Ты хоть один из этих споров выиграла? — он смотрит на меня, приподняв бровь. Я качаю головой и вздыхаю, сворачиваю документ, убираю его в сумку и выхожу из спальни. Я чувствую, как рука Доусона обхватывает меня за талию.
— Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Я просто ненадолго поеду домой. Мне нужен душ. Нужна одежда. Мне надо сделать задание.
— Но ты не пойдешь на работу, — это не просьба, судя по его тону.
— Я должна.
— Нет. Ты. Не должна.
— У меня долг за обучение. У меня...
— Сколько ты заработала бы за выходные? Сегодня и в субботу? В среднем.
— Ты не...
Он пристально смотрит на меня, перебивая:
— Так сколько?
— Тысяча, наверно?
Доусон разворачивается, идет к шкафу и открывает сейф, встроенный в стену. Он достает конверт и извлекает несколько купюр, возвращает конверт на место и закрывает сейф. Выражение на его лице непреклонное и жесткое.
— Вот. Пять тысяч долларов. Возьми выходной.
— Ты не можешь выкупить меня, Доусон, — я одновременно тронута и оскорблена.
— Черт, какая ты упертая, — рычит он. — Я не выкупаю тебя. Я даю тебе возможность отдохнуть.
— Если я возьму выходной, я никогда не вернусь.
— Отлично.
— Нет! Ничего не отлично! Ты не можешь стать моим папиком, Доусон. Я стриптизерша, а не шлюха.
— Я и не хочу, чтобы ты ей была! Я не прошу тебя делать что-то за деньги, черт побери! — он кричит, и я шарахаюсь. Он содрогается при виде моего страха и тут же понижает голос.
— Прости. Боже, прости меня. Ты просто сводишь меня с ума. Я не... я понимаю, что ты могла так подумать. Правда. Но... это подарок. «ровер» — подарок. Ты не будешь со мной, и это нормально. Или нет. Ненормально. Это ужасно. Но дай мне хотя бы помочь тебе. Это немного, но я буду чувствовать себя лучше.
— Лучше? В честь чего?
— Ты не понимаешь? Серьезно? Ты не видишь, что я чувствую? Что ты делаешь со мной? Как это все тяжело для меня?
Я не отвечаю, и он бросает пачку купюр на кровать рядом со мной. Он стоит надо мной, глядя вдаль.
— Тогда просто уходи. Можешь забрать, можешь не забирать. Плевал я на это, — он проходит мимо меня, обходит кровать и раскрывает дверь на балкон.
Я смотрю, как он стоит, положив руки на каменные перила, смотря на Лос-Анджелес. Его поза выражает противоречие, поражение, накапливающийся гнев. Он ссутулился, опустил голову и едва дышит. Он выглядит, будто пытается раскрошить перила в каменную пыль одними руками. Выглядит, будто способен на это.
Я хочу что-нибудь сказать, чтобы успокоить его, но не могу. У меня для самой себя нет ответов. Я медленно встаю и смотрю на пачку денег. И думаю. В конце концов, я не могу ее взять. Я хочу. Я хочу, чтобы мне не нужно было работать, не приходилось раздеваться. Но я не могу взять у Доусона что-то еще. Это делает меня его, и я уже теряю себя в нем, забывая, кем я была и кем являюсь, и где это заканчивается и начинается он.