Строптивая герцогиня

Она знала, что он следит за ней, как знала и то, чего он хочет. Он достаточно ясно выразился в записке. Если она не поняла, что он находился в Хейфорде, то ее телохранитель наверняка понял. Но ее реакция оказалась неожиданной. Он продолжал надеяться, что она подаст знак, который бы говорил, что он победил и она сдалась, но ее позиция оставалась неопределенной как в отношении голосования, так и всего остального.

Может быть, она думала, что он блефует? Что ж, сегодня ей предстоит убедиться, что она ошибается.

Он вытащил из кармана сюртука несколько листовок, сложил их вместе и подсунул под нижнюю ступеньку лестницы. Проскользнув в кухню, он подобрался к печи, зачерпнул совком пригоршню горящих углей. Вернувшись к лестнице, высыпал на бумагу.

Бумага тут же занялась, и пламя длинной желтой змейкой побежало вдоль ступеньки. Он удовлетворенно потер руки.

Чарлз открыл дверь ровно настолько, чтобы Эйдриан мог протиснуться в дом. Прижав палец к губам и оглядываясь через плечо, дворецкий жестом пригласил гостя следовать за ним. Пройдя через спящий дом, они миновали «серебряную» буфетную (Комната, где хранилось столовое серебро.), за которой располагалась комната Чарлза.

Гостиная была небольших размеров, но вполне уютная. Эйдриан устроился в кресле и требовательно протянул руку.

Чарлз колебался.

— Меня все еще что-то смущает, сэр. Рассказывать вам, что она делает, не такое уж предательство, особенно если учесть, что она вообще ничего не делает. Но мне все равно не по себе.

Беспокойство Чарлза сродни его собственному беспокойству. Эйдриан не привык пользоваться подобными методами в Англии, другое дело — служба за границей.

— Я согласен, что здесь есть нечто сомнительное, и при других обстоятельствах я никогда бы не прибег к такому способу получения информации. Тем не менее я не лгал, когда говорил, что герцогине угрожает опасность. Вот почему я просто обязан знать каждый ее шаг.

Чарлз еще немножко подумал, потом вздохнул и, вытащив из своей Библии два листка бумаги, протянул Эйдриану.

— Она уволит меня, если узнает.

— Вы тотчас вернете их на место.

Он придвинулся ближе к свету. Как и первое письмо капитана Брута, новые письма были аккуратно написаны печатными буквами. Тем не менее они отличались меньшей сдержанностью и осуждающим требовательным тоном.

Первое письмо призывало ее поддержать более радикальные из предложенных реформ, напоминало об их «близости» в прошлом и содержало требование, чтобы она не показывала снова свою слабость, которую так постыдно продемонстрировала во время известного эпизода.

Последнее письмо выражало более определенные мысли.

«Ваша светлость, вам предоставляется возможность искупить свое предательство и преступление. То, что вы сделали со мной, не идет ни в какое сравнение с тем, что вы разрушили надежды людей, надежды, которые я олицетворял. Моя собственная жизнь, как и ваша, ничто по сравнению с этим. История призывает, и сейчас пришел час исправить, что можно. Мое дело потребовать, а ваше — платить по долгам. Так или иначе».

Следующий абзац звучал как признание любовника, вспоминавшего ее «нежную теплоту», «доброе сердце» и «чувство благородства», и не содержал угроз. Эйдриан перечитал строки послания более внимательно.

Почему она не показала письма ему или кому-то другому? Или отзвуки любви тронули ее больше, чем пугающие предупреждения?

— Нет ли у вас других доказательств, что она встречается с ним? — спросил он Чарлза. — Не посещают ли ее мужчины, которые кажутся вам подозрительными?

— Никто из тех, кого я видел. Но ведь миледи не все время сидит дома. Гуляет в парке, например. А прошлым вечером отправилась на митинг.

— На митинг сторонников реформ, не капитана Брута. Виконт Леклер не связан с революционерами.

Эйдриан продолжал пристрастно расспрашивать Чарлза о посетителях, но узнал только то, что все они хорошо известные представители общества. А в парке по утрам полно народу, и он сомневался, чтобы она устраивала там тайные встречи.

Снова пробежав глазами последнее письмо, он так и не понял, для чего капитану нужна София: для реванша, любви или для осуществления каких-то политических целей.

Он поднялся. Нужно серьезно поговорить с герцогиней.

Приоткрыв дверь, Чарлз пропустил гостя вперед. Они миновали «серебряную» буфетную и вошли в коридор.

Почти одновременно оба остановились.

Чарлз повертел головой. Эйдриан потянул носом.

— Сэр, вы чувствуете?.. — тревожно проговорил дворецкий. Напряженный взгляд Эйдриана сказал ему, что он прав.

Чарлз побежал к лестнице. С нижнего этажа, где располагались помещения для прислуги, поднимались клубы дыма.

— Будите лакеев, надо остановить пожар, и бегите к соседям, — приказал Эйдриан.

Дым становился гуще. Круто развернувшись, Эйдриан бросился вверх по лестнице.

Он чуть не столкнулся с Джеральдом Стидолфом, выходившим из библиотеки.

— Что вы, черт возьми, делаете здесь, Стидолф?

— В моем присутствии нет ничего удивительного. Я навещал Софию, а когда она ушла, решил пропустить стаканчик портвейна.

— Не рано ли привыкаете к дому?

— Оставьте свои дерзости, Берчард.

Эйдриан бегом начал подниматься по лестнице, крикнув на ходу:

— Нет времени, Стидолф. Следуйте за мной. Внизу пожар.

— Пожар! О Господи! София! — с ужасом воскликнул Джеральд.

— Идите и поднимайте слуг! — крикнул Эйдриан. Джеральд схватил его за руку:

— Ну уж нет, кто вы такой, чтобы мне приказывать? Сами бегите к слугам, а я спасу Софию. — Он оттолкнул Берчарда к стене, едва не сбив с ног.

Проклиная решимость Стидолфа во что бы то ни стало стать героем, Эйдриан поспешил на третий этаж, заметив, как тень Джеральда мелькнула у двери в комнату Софии. С трудом дыша, так как едкий дым уже заполнил дом, Эйдриан продолжал подниматься в мансарду.

Лежа в постели, София тщетно пыталась уснуть. Ее взгляд равнодушно блуждал по комнате, задерживаясь на темных очертаниях предметов. Дом все еще оставался для нее чужим, а ночные тени вызывали страх. Она потянулась к краю постели и, свесив руку, погладила пушистую спину оцелота, представив, как будто она у себя в парижской квартире.

Около камина Юри и двое его собратьев мирно посапывали во сне, а Принни дремал в деревянной клетке рядом с диванчиком. Присутствие четвероногих друзей чуть-чуть скрашивало одиночество, так же как и приезд Аттилы и Жака, который хоть на время заглушил смятение, царившее в ее душе.

Ее переполняли противоречивые эмоции, не давая ей ни минуты покоя. Волновали ее и письма капитана Брута, и предстоящие выборы, и назойливое внимание Джеральда, и многое, многое другое. Тем не менее все отходило на второй план по сравнению с той борьбой, которую ее сердце вело против Эйдриана Берчарда. Ее одиночество так страстно жаждало утешения, которое он предлагал, что желание постоянно жгло ее, как клеймо.