Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1978-1984

А на стоянку нашу мы обычно попадали так: сворачивали налево с шоссе Ленинград-Даугавпилс, пилили километров 20–30 (уже не помню точно) по асфальту и, не доезжая нескольких десятков метров до знака «Краслава», сворачивали направо, на грунтовую дорогу. Проезжали мимо какого-то производственного вида строения (всегда безлюдного), въезжали в сосновый лес и ползли по лесной дороге 3–4 километра, пока не попадали на другую грунтовую дорогу, идущую параллельно Даугаве. По этой дороге направо еще метров 100 (мимо развалин дома, заросшего малинником и какими-то роскошными желтыми цветами на высоких стеблях) — и вот мы на маленькой полянке над обрывом к Даугаве. Это — правый берег (если смотреть по течению). Место замечательное: малина, земляника, грибы, вот только рыбная ловля (как, впрочем, и обычно бывает на реках) неважная.

Из: БНС. «Лихачество — только за письменным столом»

<…>

— У вас и теперь «Жигули»?

— Да, так называемая «сорок третья» модель.

— Универсал предполагает частые поездки на дачу…

— Дачи у нас нет. Мы с женой не дачные люди. Наш универсал предполагает путешествия.

— Даже сейчас, в наше небезопасное время?

— Даже сейчас. Мы с друзьями отправляемся в отпуск целой автомобильной колонной. Раньше ездили в Прибалтику, но теперь она малодоступна: нужны визы, а с нами кот, и на него тоже нужны документы… Поэтому в последние годы ездим в Белоруссию, на Браславские озера. С палатками.

— Ваша жена тоже водит автомобиль?

— Аделаида Андреевна еще более опытный водитель, чем я: у нее «права» вообще с 52-го года.

<…>

Из: Борис Стругацкий отвечает на вопросы Бориса Вишневского

<…>

— Когда у Вас появилась собственная машина?

— Это случилось гораздо позже, в 1976 году. Но до того существовал ведь прокат автомобилей — ныне совершенно забытое явление, разрешенное к жизни еще Хрущевым. Вы могли пойти на станцию проката (на Конюшенной площади), взять машину на несколько дней и ездить на ней сколько хочется и куда угодно. После ухода Хрущева автопрокат прикрыли (по-моему, году в 65-м), но пока он существовал, мы им пользовались на полную катушку и с большим удовольствием объездили всю Прибалтику, Карелию, частично — Белоруссию, Украину, Молдавию… Потом у меня получился большой перерыв, когда я машину практически не водил совсем, а с 1976 года, когда у меня появился «запорожец», мы начали ездить снова…

— «Запорожец» — который «ушастый»? Или еще «горбатенький», по поводу которого шутили, что водитель не слышит шума мотора, потому что уши зажаты между колен?

— Нет-нет, это был уже «ушастый», последнее слово тогдашней техники. Замечательная машина, между прочим. Для молодого человека — вообще идеальная машина. Для молодого, полного сил и здоровья, и особенно если у него еще есть вдобавок склонность к работе руками… У меня, к сожалению, такой склонности не было, но у моих друзей она была, некоторые из них просто замечательно умели работать руками. Так вот, если ты умеешь сам чинить машину, если ты не боишься и если ты любишь тяжелые дороги — «запорожец» — это именно то, что тебе надо. Самая высокая проходимость — из любой ямы можно вытолкать руками и даже просто вынести, если вчетвером. Гладкое дно — нет карданного вала, поскольку двигатель сзади, и машина не цепляется за камни и неровности. Очень удобная машина, всячески рекомендую. Правда, теперь это уже иномарка… Через несколько лет я поменял свой «запорожец» на «Жигули» и с тех пор придерживаюсь только этой марки.

— Вы путешествовали с компанией?

— Всегда. Сперва у нас была одна машина, потом две, потом три — на семь-восемь человек.

— Аркадий Натанович с Вами ездил?

— Аркадий Натанович никогда не участвовал в этих путешествиях. Он был ярый противник автомобилизма вообще.

— Почему?

— Я думаю, у него сохранились самые неприятные воспоминания о тех временах, когда в армии его учили водить автомобиль. И он на грузовике совершал какие-то неимоверные подвиги, связанные с прошибанием насквозь встречных заборов, задавлением поперечных коров и тому подобное. С тех пор у него сохранилась устойчивая идиосинкразия к автомобильному рулю. Да он и вообще не был поклонником туризма… Братья Стругацкие, надо сказать, начиная с определенного возраста — лет примерно с сорока каждый, — оба стали склонны к оседлому образу жизни. Идеальным вариантом отпуска для них было — лежать дома на диване и читать хорошие книги. Вытащить их из этого состояния и заставить куда-то поехать — это всегда была проблема для родных и близких. С Аркадием Натановичем большая проблема, с Борисом Натановичем проблема поменьше, но обязательно проблема. Аркадий Натанович вообще предпочитал большую часть времени проводить дома. Хотя и его, конечно, жена время от времени вытаскивала куда-нибудь — в Дом творчества, скажем, на море, к знакомым, к родственникам. Но зато он был удивительно легок на подъем, когда речь заходила о «боевых походах» писательских бригад. Вот затеи, в которых я ни разу в жизни не принимал участия, а он участвовал неоднократно и не без удовольствия.

— Можно чуть поподробнее — что это за боевые походы? Писать на месте о великих достижениях в строительстве социализма?

— Нет-нет, скорее наоборот. Волею отдела пропаганды литературы сколачивались бригады из самых разных писателей и отправлялись на периферию, но не для того, чтобы там писать, а для того, чтобы выступать перед народом. Как правило, принимали их там очень хорошо, местное начальство перед ними стелилось, не знало, как получше угодить «столичным штучкам», и всё было весьма приятно и удобно. Аркадий Натанович любил это дело и раз в два года обязательно куда-нибудь ездил: либо в Среднюю Азию, либо на Дальний Восток, либо на Кавказ. Тут с ним вообще имело место какое-то противоречие: с одной стороны, Аркадий Натанович был совершенно несрываем с насиженного места, а с другой стороны, он вдруг срывался и мчался сломя голову в путешествие, на которое я бы, например, никогда не решился. Скажем, ехать на Дальний Восток через всю страну.

<…>

В это время АН отдыхает с семьей в Дубултах.

Письмо Аркадия брату, 5 сентября 1982, Дубулты — Л.

Дорогой Борик!

Разобрался я в своих наметках, и вот какие у меня предложения по ТП.

I. Принимая во внимание, что а) есть смысл наметить пунктиром, как наш герой дошел до жизни такой (как — не обязательно по прямой логике) и б) за основу взята моя биография, имеет смысл вставить в текст ряд реминисценций. Я предлагаю:

1) эпизод моей первой любви — когда-то я его набросал, да никому не показывал, стыдно было, а нынче уже не стыдно,

2) в связи с агрессивной глупостью — эпизодик с неким полковником Снегиревым и штабным сортиром (Камчатка),

3) о том, как я застрелил под Кингисеппом немца в июле 41,

4) эпизод, как я впервые услышал «А первой болванкой…» [139] . Камчатка, затонувшие по башню танки, уныло поющие танкисты. Возможно, найдутся еще реминисценции подходящего толка.

139

Фронтовая переработка казачьей песни «Любо, братцы, любо», популяризированной к/фильмом «Александр Пархоменко» (1942, реж. Л. Луков).

II. Далее, развить рассуждения героя о литературной критике. Критика в жизни героя (и нашей) никогда не помогала ни как читателю, ни как писателю.

III. О начальстве (в т. ч. писательской организации) — ни разу в жизни не было у героя начальника, которого он искренне уважал.

IV. Надо бы хотя бы обозначить текущие увлечения и политические взгляды героя. Скажем, что-нибудь из книг, кот. ему в последнее время понравились (я предлагаю роман «Сёгун» [140] — при встрече расскажу, на меня произвел большое впечатление). И отношение к мировому бардаку — Ливан, Рейган и т. д.

140

Роман Дж. Клавелла, прочитанный АНом в оригинале.

V. Как ты посмотришь на такой тезис: меня ничто не удивляет, готов ко всему. В том смысле, что всё приму с покорностью, как бы давно уже этого ожидал: арест, атомную войну, гибель близких. А выражение возмущения, заинтересованности, ярости — это декорум, которого от меня ожидают и который я обязан обеспечить для внешнего мира.

Вот в таком плане.

В Дубултах неплохо. То солнце, то дожди, а в общем прохладно.

Ленка вас целует, я тоже. Жму, обнимаю, твой Арк.

Захочешь — напиши.

Да, здесь Саша Щербаков. Я прочитал его «Сдвиг» и «Суд». НичеГё!

Письмо Бориса брату, 9 сентября 1982, Л. — Дубулты

Дорогой Аркаша!

Получил твое письмо. Отвечаю незамедлительно.

1. Давеча вызвал меня к себе завредакцией худлитературы Лениздата. По-видимому, до него дошли слухи о судьбе ЖвМ в Детгизе, и он сразу же возбудился к активности. Издательство наше — партийное, Обкома КПСС, а повесть ваша, кроме того истолкования, которое дает в предисловии Евгений Павлович и с которым я лично вполне согласен, допускает и иные толкования… Аллюзии… Неуправляемые ассоциации… Шпиономания в будущем… Охота за ведьмами… Короче говоря, всему виною стихи «Стояли звери…», каковые, открывая собою повесть (эпиграф) и закрывая ее (предсмертный бред Абалкина), и создают аллюзии, акценты и ассоциации… Словом, надо убрать эпиграф, желательно изменить название и уж совершенно необходимо убрать концовку. В общем, битых полтора часа мы с Брандисом (который также был вызван, как составитель и автор предисловия) доказывали этому дубине, что нет там никаких аллюзий и что не ночевали там ни акценты, ни ассоциации, ни прочие иностранцы, а есть там, напротив, только Одержание и Слияние [141] … Скажи мне: почему они всегда одерживают над нами победы? Я полагаю, потому, что им платят за то, чтобы они напирали, а нам за то, чтобы мы уступали. Я отстоял, правда, концовку, но эпиграф пришлось снять (хрен с ним, впрочем) и пришлось (что гораздо, гораздо хуже) изменить в тексте сам стишок. Теперь он звучит почти бесполо: «СЗОД, они кричали, их не пускали». Название, разумеется, тоже сохранили. Тут даже он понял, что чушь какая-то получается. Такие дела.

141

Отсылка к УНС.