Струпья

– А медведи? – поинтересовался я.

– А медведи зимой в спячке.

– Сколько тебе лет, охотник?

– Все мое, – отвечал он и шел во двор что-то рубить, строгать, колоть, чинить. Этот мужик успокаивался только вечером, а днем не найти человека занятей его.

Каждые шестые лунные сутки мы ходили в баню. Охотник ее протапливал, а я носил в чаны воду с родника. Это было частью моей реабилитации – физически работать и помогать охотнику. Под вечер напивались браги с медом и шли париться. Вместо шампуней и мочалок использовали порошок горчицы и траву хвоща, и скажу, что с такими незамысловатыми косметическими средствами, мои волосы стали гуще, а кожа наконец-таки исцелилась от гнойных нарывов.

Охотник бил вениками несчадно. Выбивал из меня дурь, а потом обливал холодной водой и заставлял пить медовуху. За месяц такой инквизиции я поправился, стал выглядеть здоровей. Но охотник не выводил меня к людям, говорил, что я еще болен. Тогда я подозревал, что он просто привык ко мне и не хотел отпускать.

К слову об охотнике. Я не стану упоминать его имени и откуда он взялся. История эта мутная как бобровый ручей, а сам охотник не кололся. Знаю, что он приходится дальним родственником моего отца, который-то и сослал меня сюда.

Охотник мужик неплохой но не разговорчивый. Это я трещетка, то это мне знать надо, то туда сходить. Помню, как вошел в его комнату и увидел два кожистых сморщенных мешочка, подвешанных на ниточках. Я смеялся при мысли, что охотник свои яйца подвесил, но потом я узнал, что эти высушенные тестикулы – бобровья струя. Это такие железы у бобров. Их вырезают, сушат, а потом добавляют в водку. А настой пьют как лекарство от всех болезней, но охотник сделал акцент именно на том, что это мерзкое поило со вкусом смолы и плавленой пластмассы повышает потенцию.

– А ты этой дрянью часом свой член не натираешь? А то вон он у тебя какой большущий, – издевался я над охотником. А он в ответ:

– А ты на мою залупу смотришь чтоли?

Ну, крепкий мужчина ростом под два метра наверное должен обладать именно такими размерами, подумал я.

Да, он был крепким. Мускулистым от постоянной работы и хотьбы, и здоровым как титан. Живи он в деревне, то все бабы на его шее вешались бы. Я ему так завидовал. Сам я был щуплым и бледным как поганка, и размерами хера не обладал столь внушающими как у охотника.

Шло время, я ходил с ним на рыбалку и охоту. Учился тому и этому, слушал его рассказы про животных, и постепенно привыкал к лесу. Уже сам ходил за берестой, сам ставил жерлицы и приносил в хату неплохой улов. Стал постепенно привыкать к одинокой жизни, и наверное отвык от города. Мне хотелось остаться здесь до осени, но как подумаю, что столько времени без баб проведу, так аж плохо становится. Не знаю, как с этим борется охотник.

Ночью мне запрещалось выходить из дома. Когда я спросил почему, охотник предложил мне выглянуть в окно. А там тьма, ничего не видно кроме десятков движущихся огоньков. По привычке прислушавшись, я услыхал рычание и тявканье. Волки! Они ждали своего часа. Караулили.

– Охотник, а почему они днем никогда не нападают? – спросил я плотнеее задернув шторку.

– Днем они слабы. Это не их время.

– Это странно. Хотел бы я отомстить – напал бы днем.

– Не вникай.

И в избушке стало так странно! Будто потонул в море корабль, а ты рядом на плоту сидишь. То есть и плот и избушка – если они могут спасти тебя от беды – становятся более уютными, теплыми. Сидя на своей любимой медвежьей шкуре я все-таки пытался вникнуть в волчью природу, пытался понять их "кодекс чести", но лишь заклевал носом и уснул под треск сосновых поленьев.

– Э, вставай лентяй, воды надо принести, – разбудил под утро охотник, тормоша меня за плечо.

– А волки? – спросил я, закутавшись в свою душегрейку. В доме было немного прохладно.

– Нет их днем. Можешь не бояться, – пряча глаза сказал охотник. Надев сапоги, я взял ведра и пошел на родник. Благо он был недалеко, распологался на склоне скалы, бил прямо из камней.

Обернулся – из за сосен показывается крыша дома – успокоился, но с полными ведрами чистой воды побежал обратно. Мало ли днем атакуют…

Разошелся лед на Мар-озере. Мы вытащили лодку, просмолили ее и куда-то поплыли. Охотник на веслах, а я головой мотаю – маленькие льдинки трутся о нос лодочки, ее саму от ветра шатает, на волнах подбрасывает. Думал – перевернемся, но доплыли мы до скалы, еще немного вдоль нее и заплыли в грот. Я от удивления рот раскрыл, а охотник рассмеялся, на палку намотал тряпку смоченую в салярке и поджег. Влажные стены пищеры осветились оранжевым светом, и я потерял дар речи – все камни и стены были изрисованны картинками. Маленькие человечки кидали копья не то в рысь не то в волка, эти же человечки сидели у костровища или у ямы – мне было не понять.

– Господи иисусе, – воскликнул я, и мое эхо прогулялось по пищере, оживило ее.

– Глянь туда, – охотник показал пальцем на дальнюю стену пищеры. Там из под воды показывался огромный плоский камень, а перед ним была нарисована полная женщина. Большие бедра, груди свисающие до полного живота. Как я понял – это было какое-то божество.

Охотник подтвердил мои слова рассказом:

– Пищерные люди, или как там их… Думаю, этим наскальным рисункам больше десяти тысяч лет. Сюда приходили умирать. Здесь и рождались.

– То есть?

– Видишь этот огромный валун перед рисунком "Большой женщины"? На него кладывали раненых в охоте, и тех забирала она, – он кивнул на трехметровый рисунок полной женщины. – Это была их богиня. На этом камне рожали женщины. Эти люди звали ее Великой слепой матерью. Богиней луны, ночи, животных.

– Откуда ты знаешь это?

– Книг надо читать больше. А на самом деле мне это рассказали археологи. Они у меня год жили, пищеру эту изучали.

Почему-то мне хотелось плакать, но я стыдился охотника. Он тоже смотрел на рисунки, как-то странно улыбался. Мне пришло в голову, что ему десять тысяч лет, а про археологов он соврал. Это могло быть правдой, или я был слишком впечатлительным.

– Ладно, поплыли отсюда, пока ветер еще больше не поднялся. А то обо скалы разобьемся. – охотник потушил факел и поплыл на свет. Пользуясь темнотой, я вытирал слезы. Может быть я был уже здесь. Рождался на том валуне, и там-же умирал, раненый когтями рыси.

Выплыв на свет божий, охотник спросил меня:

– Скучаешь по дому?

– Знаешь, я бы остался здесь навсегда, – сказал я не соврав, – В городе меня ничего не ждет кроме болезней.

– Ты здоров. Свежий воздух пошел тебе на пользу.