Студент 2

Я вспомнил слова Хафиза. Действительно парадокс: полностью лояльный, очень успешный, почти неуязвимый для закона гражданин — по сути дела, враг общества. Реально так!

Мое врожденное чувство справедливости заклубилось грозовыми облаками. Держитесь, профессор Беззубцев! Чувствуете себя в жизненной броне? Типа, я сам себе закон и порядок? Ну-ну…

А парни все перебирали и перебирали разные вузовские темы: стипендию (это больше тревожило Витьку, так как рабфаковцы Толян и Роман имели гарантированный стипендиальный минимум — главное, не вылететь, добраться до диплома, неважно, с какими промежуточными результатами)… Затем речь у них зашла о «военке», то есть военной кафедре вуза, учеба на которой начиналась со второго курса и завершалась на четвертом месячными сборами, принятием присяги теми, кто не служил в армии и присвоением звания лейтенанта. Те, кто уже отслужил два-три армейских года в солдатском (матросском) или сержантском (во флоте — старшинском) составе, проходили обучение на военной кафедре наряду со всеми, то бишь, получали офицерскую подготовку. Единственно — им не надо было приносить присягу.

Данная тема привела Романа с Анатолием к воспоминаниям о службе. Толик оказался артиллеристом, а Роман все два года обретался на складе ГСМ в пожарной команде, о чем отзывался с мрачноватой иронией:

— Ну, знаешь, как говорят? Чем пожарный отличается от медведя? Медведь спит только зимой, а пожарный круглый год…

Тут болтовня ступила на тропу, для тех лет сравнительно свежую и остроактуальную — беседу о так называемой дедовщине, полукриминальном доминировании старослужащих солдат над молодыми, новичками, «духами» — словечки здесь могли быть разные…

Между строк: на флоте это явление называлось «годковщина», имело нюансы, но суть та же.

Так вот, дедовщина. В принципе, если абстрагироваться от грубых эмоций и страстей, то совершенно расхожий социальный феномен, правда, приобретавший неповторимые нюансы и оттенки в тех или иных исторических обстоятельствах.

В трепотне рабфаковцев я уловил то, что и в «прошлой жизни» слыхал от многих и разных мужиков. Они с неимоверным упорством уверяли, что в дедовщине виновата реформа Советской Армии 1967 года, сокращавшая сроки срочной службы. В сухопутных войсках, начиная с весеннего призыва этого самого года, объявлялся двухлетний срок службы вместо прежних трех, а в ВМФ соответственно — три года вместо четырех. И вот, дескать, это вызвало острейшую фрустрацию у призывников 1966 года, которым доставались прежние сроки, особенно у осеннего призыва. Данные старослужащие попадали «под дембель» осенью 1969 года, то есть на полгода позже, чем те, кто по службе на полгода «младше» их! Ну и отсюда понеслось…

Здесь какая-то правда имелась. Но, разумеется, наивно было бы объяснять проблему только этим. Она куда глубже.

Вообще говоря, подобное существовало во все эпохи, во всех армиях, включая Русскую Императорскую — можно прочесть о том в «Тихом Доне» Шолохова, а особенно у Куприна в повестях «Кадеты» и «Юнкера». В военно-учебных заведениях это приобретало форму так называемого «цуканья» — кадеты младших курсов должны были беспрекословно выполнять капризы и закидоны старшекурсников, при этом выслушивая в свой адрес сентенции вроде: «Глуп, туп, неразвит… А все оттого, что мало били!» — но в целом причуды носили характер скорее насмешливо-снисходительный, чем издевательский.

А вот позднесоветская дедовщина уже зашкаливала. И это отчасти в самом деле было связано с реформой 67-го года. Но сама-то реформа была не причиной, а следствием! И до причины докопаться несложно.

Эпоха примерно 1943–1949 в СССР была отмечена катастрофическим падением рождаемости. Огромное количество молодых мужчин пало на фронтах (говорят, особенно невезучими оказались ребята 1923 года рождения, их война выкосила беспощадно). А из уцелевших многие вернулись искалеченными физически, духовно, спивались, попадали в тюрьмы… Все это естественным образом привело к жесточайшей «демографической яме», которая вторично откликнулась лет через двадцать: к середине 60-х голов молодежи оказалось просто мало. Тревогу забили военкоматы: количество призывников упало критически, соответственно снизилась боеспособность Вооруженных сил. Сокращение срока службы позволяло хоть как-то нарастить контингент, во-первых. Во-вторых, в качестве офицеров начали призывать на два года выпускников институтов и техникумов, так называемых «двухгодичников». А в-третьих, снизили критерии годности к службе. В ход пошли и ранее судимые, и те, кого раньше категорически забраковали бы по здоровью… В том числе неврологи и психиатры. Как бывшие осужденные и люди с душевными задвигами влияли на моральное состояние в воинских частях — пояснять не надо. Стали вспыхивать инциденты, ранее попросту немыслимые.

В сентябре 1968 года, в самый разгар известных чехословацких событий двое солдат Внутренних войск — рядовой Виктор Коршунов (сын осужденного коллаборанта, бывший студент, отчисленный за хулиганство) и ефрейтор Юрий Суровцев (плаксивый депрессивный тип) дезертировали с оружием из части в городе Курске и устроили массовый расстрел мирных граждан. Мотивы? Коршунов, судя по всему, страдал маниакально-депрессивным психозом не в клинической стадии и подбил абсолютно безвольного инфантила Суровцева на то, чтобы «красиво уйти из жизни»… Как два совершенно реальных психа очутились в воинской части даже не Министерства обороны, а МВД, куда отбор был в принципе жестче?!.. Ответ на этот вопрос и следует искать в тяжелейшей ситуации с призывным контингентом. Там же кроются и причины того, что случилось менее, чем через полгода, в январе 69-го.

Офицер-двухгодичник специального геодезического отряда, младший лейтенант Виктор Ильин, выпускник техникума, похитил в части два пистолета с несколькими обоймами, дезертировал в Москву, имея замысел совершить теракт из глупейших политических побуждений. И совершил. На въезде в Кремль у Боровицких ворот обстрелял кавалькаду правительственных автомобилей. В них из аэропорта Внуково возвращалась делегация, встречавшая космонавтов, совершивших полеты на кораблях «Союз-4» и «Союз-5». Убил водителя одной из машин, кого-то еще ранил, но ни космонавты, ни высокопоставленные лица не пострадали. Ильина нейтрализовали, началось следствие… В его процессе медицинская экспертиза диагностировала у горе-террориста устойчивое психическое расстройство, что и спасло ему жизнь. Если Коршунов был уничтожен на месте преступления, Суровцев задержан, судим и расстрелян по приговору суда, то Ильина поместили в психиатрическую больницу, где он провел много лет. Уже в иные времена признан излечившимся и отпущен доживать на свободу…

И все-таки даже не в демографии главная проблема «неуставных отношений» в позднесоветские годы. А в парадоксе: массовом повышении уровня жизни, отчего исчезла роль армии как социального лифта. Вплоть до начала 60-х годов большая часть граждан СССР проживала в селах, и в целом материальное благосостояние было, мягко скажем, невысоким. Не все, конечно, но многие деревенские призывники, попадая на службу, элементарно впервые в жизни начинали сытно, разнообразно и регулярно питаться (солдатский рацион, разумеется, был научно продуман). Для неизбалованных пацанов это был культурный шок: тебя кормят от пуза и бесплатно выдают добротную одежу и обувь!.. И огромная мотивация: ребята прямо рвались в армию, где можно было получить специальность и отличный старт дальнейшей карьеры. Все это делало обстановку в воинских частях здоровой, оптимистичной. А вот «золотая» Восьмая пятилетка Брежнева-Косыгина резко изменила ситуацию. Если раньше средний гражданский уровень жизни был ниже армейского, то теперь стал выше. И привыкший к комфорту и достатку юноша где-нибудь 1970 года призыва уже шел на службу с неохотой, воспринимая ее, как досадную тягостную необходимость… Иными словами, в казармах изменился сам моральный климат. А это главное. В данном случае — со знаком минус…

На этой мысли я не заметил, как погрузился в сон.

Глава 22

Проснулся я на рассвете, когда все в комнате еще спали. Кто похрапывал слегка, кто ворочался, лязгая панцирной сеткой. Я полежал, осознавая, что спать больше не хочу, и что сегодня тридцать первое августа… Что завтра в моей жизни будет дан старт новому этапу судьбы… Но завтра это завтра, а сегодня — сегодня, и я принялся продумывать программу действий.

Она оказалась коротким до крайности. На сегодня у меня было назначено одно мероприятие: встреча с редактором Столбовым. К нему надо будет подготовиться, то есть еще раз просмотреть статью, возможно, что-то выправить, возможно, и набело переписать. Сделаю, не вопрос. Вопрос внезапно возник другой: я приношу статью вечером тридцать первого августа, ну и как она выйдет первого сентября?.. Но ладно, и в этом разберемся!

А в остальном будем сегодня придерживаться мудрого принципа «война план покажет».

Решив так, я осторожно, никого не разбудив, встал, оделся, пошел в душ, не забыв прихватить все, что «мыльно-брильно», включая вездесущий «Бадузан». Общага только начинала просыпаться, где-то слышались голоса, где-то звяканье посуды… Первые утренние проблески последнего дня летнего раздолья!..

В душевой я довольно внезапно налетел на Сашу.

— О, привет! — воскликнул он обрадованно и тут же подтвердил мою мысль: — Готов к учебному году?

— Готовлюсь, — ответил я и перевел разговор в нужное русло: — Слушай, а сегодня списки групп будут? И точное расписание?

— За этим в деканат и собираюсь, — сказал он с воодушевлением.

— Покажешь?

— Покажу, покажу, — засмеялся он. — Надеюсь, сегодня все получу!

— А что насчет стипендии?

— Ха! Хороший вопрос.

— Тут, наверное, в бухгалтерию стоит зайти, — аккуратно подсказал я.

— Тоже верно… — одобрил Саша, размышляя на ходу. — Хотя нет, сперва опять же в деканате удочку закину. А дальше посмотрим. Здесь ведь еще надо разбираться, кто откуда стипендию получает… Слушай!