Студент 2

— Да?

— Ты про коэффициент общественной активности слыхал? Сокращенно — КОА?

— Краем уха, — слукавил я, хотя в прежней моей жизни был с этим вполне знаком.

В советских вузах выпускники перед распределением выстраивались в своего рода турнирную таблицу (сегодня бы сказали — рейтинг, но тогда такого слова не употребляли). Главным критерием в ней была, понятно, успеваемость — средний балл по всем предметам. Однако, он мог усиливаться этим самым КОА: если студент был старостой группы, комсоргом, вообще занимался комсомольской работой, участвовал в художественной самодеятельности, имел серьезные спортивные успехи… то его средний балл умножался на 1,05, 1,1 и так далее, в зависимости от важности общественной нагрузки. Максимальный КОА был что-то около 1,25 — но это просто огромный рост среднего балла! Даже 1,05 давал очень приличный выхлоп. Что же касается стипендии, то в разных вузах она заметно варьировалась. В особо престижных типа МВТУ могла быть выше. Не говорю уж про МГИМО — там все было окутано элитарными тайнами… А в среднем в 1978 году она составляла 40 рублей. У нас в частности, так — это я уже знал от Витьки. Но и тут могли быть варианты! Повышенная стипендия за хорошую успеваемость и лишение за плохую. Еще более высокими были именные стипендии республиканского и всесоюзного уровней, вершиной среди которых была так называемая Ленинская. Количество этих выплат и денежная величина утверждались аж Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР, время от времени корректируясь: инфляция, хоть и старательно контролируемая, в Советском Союзе тоже была. В 70-е годы Ленинская стипендия равнялась 100 рублям.

— … я это к чему? — Саша развил мысль. — Давай ты будешь комсоргом группы! Собрание проведем, выберем, не вопрос. Как тебе идея?

— В принципе хорошая, но вряд ли выйдет… — и я рассказал о сотрудничестве с институтской многотиражкой, предположив, что оно будет развиваться и дальше.

Саша не без удивления присвистнул:

— Так ты уже и в комитете побывал?!..

— Не без этого.

— Молодец, товарищ Родионов, — без малейшей иронии сказал он. — Далеко пойдешь… Так и надо, я считаю! Ладно, еще потолкуем. Ну, бывай, хорошего дня!

Когда умытый, выбритый, я вернулся в 407-ю, то застал соседей проснувшимися и обсуждавшими две жгучие проблемы: а) составление графика уборки комнаты; б) приобретение телевизора. На последнее особенно нажимал Витек, клялся и божился, что раздобудет хороший аппарат по сходной цене. Наверняка имел в виду своего Кайзера, хотя не говорил о нем впрямую.

— Прямо сегодня и сработаю! Решу вопрос! — горячился Витька.

Ладно! Так тому и быть — решил наш мини-коллектив. График уборки тоже согласовали. И после завтрака бодрый Витек свинтил по коммерческой части, рабфаковцы тоже убыли — куда, я не поинтересовался — а я взялся за редактирование своего опуса. Вновь неожиданно для себя увлекся, кое-что перекроил в нем, перечиркал, ну и в конце концов опять переписал все набело.

Не успел я это сделать, как ввалился довольный Саша. В руках — дешевенькая папка из кожзаменителя.

— Ну, Василий! — торжественно объявил он, — ты хотел списков…

— Да не так чтобы уж хотел…

— Тем не менее, они есть. Желаете взглянуть?

Последнюю фразу он произнес вычурно, с юморком.

— Желаю, — улыбнулся я.

Саня подсел к столу, вынул листочки со скверным машинописным текстом — должно быть, третьи экземпляры, пробитые сквозь два слоя копировальной бумаги.

— Начнем с нашей группы! — он протянул мне одну из бумаг.

Конечно, я стал читать с любопытством.

Группа ХТФ-78–03 — значилось в заголовке.

Фамилии по алфавиту: Абакумова Нина Ильинична, Ашмарин Сергей Михайлович, Бочкин Анатолий Степанович… ага, вот и наш Толян! Дальше кто?..

И так просмотрел весь список. Из знакомых фамилий попались Петрова Алла Витальевна и Степанов Дмитрий Алексеевич. Я их запомнил на вступительном экзамене… Ну и Ушаков Виктор Дмитриевич тоже присутствовал. Прочие были мне покуда неизвестны. Всего двадцать шесть человек.

Напротив Лаврентьева Александра Александровича значилось — «староста».

— Сань, а я до сих пор не знал, что ты Александрович!..

— Теперь знаешь.

— Ага. Можно, буду называть Сан Саныч?

— Как Доцента в «Джентльменах удачи»?.. — Саша расхохотался. — Да зови на здоровье!

— Решено, — я тоже засмеялся.

— Между прочим, о доцентах! И профессорах, — заметил Саша, зашелестев другими листками. — Есть расписание, есть фамилии лекторов.

— Ого! Конечно, гляну, только еще списки групп посмотрю.

Стал смотреть. ХТФ-78–01. «Пожарники». Кто там?.. Малинина Татьяна Григорьевна, это я уже знаю. Ага, Никонова Елена Игоревна, вот и она. И Королева Любовь Кирилловна тут же. Хм! Здесь же очутился и Голиков Роман Павлович. Ну так он и есть пожарный!.. Игра судьбы.

И наконец, во второй группе мной были замечены Заливкин Алексей Петрович, Дорофеева Ксения Николаевна и Юрченко Виталий тоже Николаевич.

По спискам этих двух групп я постарался пробежаться формально, чтобы Саша ничего не заподозрил. Как можно деловитее произнес:

— Со студенческим контингентом более или менее понятно. Что с преподавательским?..

И получил листок, на котором значились названия дисциплин и соответствующие им фамилии научно-педагогических работников — так на канцелярите обозначались преподаватели вузов в отличие от работников школ и техникумов. Конечно, первым делом взор мой упал на дисциплину «Общая химия»…

И увидел: профессор Беззубцев Илья Аркадьевич.

— Значит… — я постарался придать голосу интонацию всепонимающего мудреца, — все-таки не избежали мы встречи…

— Беззубцев-то? — Саша поймал мысль на лету. — Да, подкинула жизнь…

— Подкидыш…

— Ну, я тут трагедии не вижу…

Саша пустился в рассуждения, которые я не то, чтобы мимо ушей пропустил, а слушая, параллельно думал о своем.

Трагедия-не трагедия, но остросюжетная повесть из сомкнувшихся обстоятельств вырастет, тут к бабке не ходи. Я ведь раскинул мысль шире… но ладно, всему свое время!

— Слушай… — сказал я заинтересованно, читая незнакомые мне имена и фамилии, из которых одно сочетание чуть не вырвало глаза: Овчаренко Межендра Кондратьевна, доцент. О, Господи… Предмет — высшая математика. Я примерно смекнул, откуда столь дивное имечко растет, но полностью ход мысли папы Кондратия восстановить не смог.

— Слушай! — повторил я. — А еще кто-нибудь, — я щелкнул пальцем по бумаге, — у вас вел занятия?

— Одна! Математичка. Не сказать, что вела, но замещала раза два.

— Господи, — теперь невольно сорвалось с языка. — Вот эта самая… Межендра?!

— Ага. Зверь, а не старуха! Тут нам тоже… повезло. Ну да что ж теперь делать!..

Тут Саша распространился о том, как Межендра Кондратьевна лютовала на уроках, а рабфаковцы в ответ изощряли остроумие, обыгрывая причудливый антропоним: «Сколопендра Квадратьевна» или «Промежность Квадратьевна» — только, разумеется, втихомолку…

— Если б услышала — не знаю, что бы сделала. Порвала бы, наверное.

Я усмехнулся, качнул головой:

— Так сколько ей лет?

— Ну, за пятьдесят точно. Небось, Ленина еще застала…

Из дальнейшего разговора выяснилось то, о чем я уже догадался: жутковатое имя — дань эпохе. В первые десятилетия Советской власти, естественно, пошло буйное поветрие на новые имена, созвучные передовому лексикону, и в мужском и в женском вариантах. Например: Марлен, Вилор (они же Марлена и Вилора) — это понятно, Мар кс, Лен ин и В ладимирИльич Л енин, О ктябрьская Р еволюция. В общем-то, звучит нормально, даже элегантно. А вот экспрессия первых пятилеток породила уже чрезмерные выдумки на тему прогресса, спустя годы становившиеся объектами иронии. Каково было в послевоенные времена, при страшном дефиците женихов, девушкам с именами Моторина, Тракторина, Электромира?.. Отзвуки насмешек над избыточным креативом можно заметить в классике позднего советского кино, знаменитых фильмах «Еще раз про любовь» и «Я шагаю по Москве». Здесь персонажей актеров Александра Лазарева и Евгения Стеблова зовут соответственно Электрон Евдокимов и Александр Индустриевич Шаталов… Да, на фоне гремучих дней и лет имя нашего преподавателя высшей математики (Ме ждународный жен ский д ень ра ботниц) выглядело в самом русле. В тренде, как сказали бы в двадцать первом веке. Но тренды такая штука ненадежная…