Студенты. Книга 2

Так оно и оказалось. После тяжелой операции по удалению всего правого легкого, которую искусно провел Савва Николаевич, Панкратов три дня провел в реанимации. Медсестры уже и не надеялись, что он встанет, но, к удивлению всех, пациент ожил и пошел на поправку. Раза два или три его навещали друзья: хорошо одетые в импортные костюмы молодые люди. Однако наколки на руках выдавали в них зэковскую братию. Удивительно, но вел себя бывший заключенный исключительно тихо. Никто не слышал от него плохого слова и уж тем более — мата, что для русского зэка вещь весьма нехарактерная. Одним словом, через полтора месяца больной Панкратов поднялся с койки и стал ходить с помощью медсестры.

Как-то ближе к вечеру в дверь кабинета Саввы Николаевича постучались.

— Войдите, — коротко сказал Савва Николаевич, склонившийся над историями болезней.

Вот работа врача! Мало того что соперировать больного надо, жизнь спасти, так и еще потом в подробностях все записать: что да как. «Не для себя. Для прокурора», — учил когда-то его, еще молодого хирурга, более опытный доктор Шмелев Лев Александрович, царство ему небесное.

Хлопнула дверь. Савва Николаевич поднял голову, и удивлению его не было предела. Перед ним стоял больной Панкратов, без медсестры, костылей, один, стоял и держал в руках пакет.

— Можно?

— Проходите, садитесь вот сюда. — И Савва Николаевич показал на стул около стены, напротив него.

Панкратов сел.

— Здравствуйте, доктор.

— Здравствуйте, Сергей Константинович.

У Саввы Николаевича было правило — всех своих больных он называл по имени-отчеству и обязательно на «вы». Во-первых, показать всем окружающим и самим пациентам, что они для него равны; а во-вторых, это знак уважения и доверия. Ну а в-третьих, между ним и пациентом всегда есть дистанция, которую не следует нарушать. Никакого панибратства. Вот, если конкретно сформулировать, принципы врачебной этики доктора Мартынова.

— Уже на ногах? Я рад, что пошли, но рановато, рановато, Сергей Константинович, — первым начал разговор Савва Николаевич.

— Лежать долго — пролежни получишь, — попытался отшутиться пациент.

Они оба улыбнулись.

— И то верно.

Савва Николаевич любил эти неожиданные экспромтные знакомства и общение с людьми, когда ты не зашорен на заранее предусмотренную протоколом беседу, и, следовательно, всегда есть возможность импровизации… В таких разговорах человек становится искренним, открывает себя, иногда столь широко, что удивляешься собеседнику. Надо бы поменьше, может, и прекратить рассказ о себе, но человека уже понес поток откровенности, и пока он не выговорится — останавливать бесполезно. В таких разговорах доктор Мартынов старался быть до конца открытым, не прятаться за известной формулировкой: «Больной должен знать о своей болезни столько, сколько нужно, вернее, то, что хочет доктор». Савва Николаевич относил себя к сторонникам школы древних эскулапов: хороший врач должен привлечь на свою сторону больного, вдвоем легче побеждать болезнь. Поэтому Савва Николаевич не скрывал от пациента правду о заболевании, но делал так, чтобы она не навредила, а настраивала на лечение. Уныние, пессимизм — самые плохие помощники врачу, считал доктор Мартынов.

— Вот пришел к вам, Савва Николаевич, чтобы поблагодарить за то, что вы не отказались меня оперировать. Результат вы видите сами — я на ногах…

— Это моя работа, — коротко ответил Савва Николаевич.

— Э-э-э, нет, — усмехнулся больной. — Работают многие, Савва Николаевич, а вы исцеляете. Вы — талант. Другой сколько ни работает, а результат нулевой. В общем, вот…

Панкратов достал из пакета бутылку дорогого марочного коньяка, поставил на стол.

— Это вам от меня в знак благодарности.

— Но я же не беру подношений, — ответил Савва Николаевич.

— А это не подношение, это коньяк. Его пьют и закусывают лимоном или шоколадом.

Тут Панкратов, пошарив в пакете, достал плитку шоколада и лимон.

— Можно начинать, — пошутил Савва Николаевич.

— Если есть стаканы, — оценив юмор, в тон ему ответил пациент.

— Отчего же, найдутся.

Савва Николаевич, не вставая, открыл дверцу стоящего рядом шкафчика и достал две мензурки.

— Можно из них, они стерильные. Наливайте, а я пока скальпелем лимон порежу.

Там же, в шкафчике, нашлась чашка Петри. Савва Николаевич положил в нее лимон, который ловкими и выверенными движениями хирурга разрезал на тончайшие ломтики.

— Да вы, Савва Николаевич, специалист не только в хирургии, — удивился Панкратов.

— Жизнь всему научит, — усмехнувшись, ответил доктор Мартынов.

— Верно!

Разлив ароматный коньяк по мензуркам, Панкратов коротко произнес:

— За ваши золотые руки!

— За моих учителей! — в тон ответил Савва Николаевич.

Они чокнулись, улыбнулись друг другу, как старые знакомые, и дружно выпили. Савва Николаевич взял тонкий ломтик лимона и с удовольствием отправил его в рот, наслаждаясь контрастом вкусов выдержанного коньяка и лимона. Приятное тепло медленно разливалось по всему телу.

— Лепота! — произнес он коротко, давая понять, что коньяк очень хороший, а ему очень приятно это импровизированное застолье.

Панкратов развернул обертку шоколадной плитки, с трудом отломил кусочек твердого, как уголь, шоколада и положил его на язык.

— Вы, смотрю, лимон любите?

— Со студенчества. Одна моя знакомая всегда пила чай с лимоном. Я сперва не понимал, зачем, а потом распробовал, оказалось, это так вкусно. С тех пор пристрастился к лимонам.

— И у меня была знакомая, она тоже любила лимоны. Ее звали Дина. Красивая была женщина!

— Извините, Сергей Константинович, Дина, вы сказали?

— Да, Дина. А что вас смутило?

«Не может быть. Хотя парность случаев в теории вероятностей рядовое явление», — пронеслось в мозгу Саввы Николаевича.

— Дело в том, что мою знакомую, которая очень любила чай с лимоном, тоже звали Диной, — ответил Савва Николаевич, как-то странно улыбаясь при этом. — Вот я и подумал о совпадении… Надо же, как вышло!

— Постойте, постойте, доктор! Вы же учились в питерском меде?

— Да, ну и что?

— А в каком году? — не отвечая на вопрос доктора Мартынова, продолжал допытываться Панкратов.

— С шестьдесят шестого по семьдесят второй.

— Так-так… А как фамилия вашей знакомой Дины? Вы не вспомните?

— Нет. Но, кажется, какая-то прибалтийская: не то Каустайтис, не то Канданакис… — не совсем уверенно ответил Савва Николаевич.

— Может, Кайдунате? — с каким-то внутренним напряжением спросил Панкратов.

— Верно, Кайдунате! Из Литвы.

— Вот оно что… — удивленно протянул посетитель, а потом неожиданно предложил: — Может, еще по одной? Как у нас, русских, принято говорить: «На одной ноге не ходят»?

— Верно, верно. А еще есть присказка, ее любил повторять мой хороший знакомый: что самое долгое ожидание — это ожидание между первой и второй рюмкой.