Стукачи
Шрифт:
— Отменяем лов на сегодня. Шабаш! Пошли домой, мужики! — обнял обоих за хрупкие, худые плечи.
Нет, торжественной встречи, какую намечтал Георгий, — не получилось. Все стихийно, все бегом — на скорую руку.
Клавдия даже не переоделась, так и осталась в старом домашнем платье и тапках — до самого позднего вечера. И ни разу о том не вспомнила. Никто за это не осудил, не глянул косо в сторону женщины, обалдевшей от радости. Все поняли, не до формы, главное — суть…
Когда за последним соседом закрылась дверь и Клавдия,
— А у нас папку больше не отнимут? Он насовсем к нам пришел?
— Не бойся, не заберут. Навсегда вернулся.
— Значит, он больше не враг народа?
— Он им и не был никогда.
— А зачем тогда посадили?
— Я же говорила — наврали на него.
— Наши мальчишки в школе говорят, что зазря никого не судят…
— Ничего они еще не понимают. Маленькие пока. Вырастут — дойдет до них, кто где был прав…
— А давайте отсюда уедем куда-нибудь, где никто не знает, что папка сидел.
— Почему? Чего нам стыдиться? Отец оправдан. Даже документ ему дали…
— Я же не буду всякому его показывать. Чтоб не дразнили, не швырялись камнями в нас. Надоело отбиваться, — просил Алешка.
— Что ж раньше молчал?
— Им Андрюха уши драл. Но всех не побьешь. Их много. И не докажешь. Даже документу не поверят. Потому что их много, а нас — мало…
— Погоди, не торопи, теперь, когда отец дома, никто слова не скажет.
— А я все равно уехать хочу. Насовсем. Где люди нас понимать будут. И деда с собой возьмем…
— Хорошо. Завтра поговорим. Иди спать.
— Так ты согласна? — обрадовался Алешка и, выскочив во двор в одной рубахе, закричал с порога: — Дедунь, а мы тебя с собой заберем! Насовсем! Со сказками вместе! А то мне без них вовсе нельзя. Я без них не расту! Пошли на койку! Совсем про меня позабыл! Папку больше не заберут. Он с нами! Мы все вместе уедем. Насовсем отсюда! Так мамка согласилась, чтоб больше нам сердце не били.
— Ты что лопочешь? — не понял старик.
— Иди сказку расскажи. Совсем про меня позабыл. Только куришь и говоришь. Папку больше не отнимут. Совсем я тебя заждался, измучился. Без сказки спать не могу. А с папкой завтра поговорите.
— Куда меня увозить удумал? — спросил Георгий.
— В деревню. Где много коров и мало людей. Коровы камнями не дерутся и не обзываются. Все уедем! Мы с мамкой так решили!
Георгий встал, повел мальчонку в спальню, Борис в дом вернулся. Присел напротив жены.
— Вот и все, Клаша. Закончились муки твои. Спасибо, что дождалась, не отвернулась от меня. Ребят сберегла, себя не растеряла.
— О чем ты… Как иначе? Ты лучше о себе расскажи, — попросила робко.
— О себе? Кстати, я ведь уже направление на работу получил. В Белоруссию. В совхоз. Опять механиком. Через два дня надо уезжать. Отцу сказать не решился. Язык не поворачивается. Ты как-нибудь
намекни…— Скажу. Завтра. Сегодня не отнимай у него радость. Не тревожь. Пусть с Алешкой уснет. В сказке… Старому, как и малому, без нее — не обойтись.
— Тоже верно, — задумался Борис, и невольно вспомнилось недавнее.
Когда его вызвали в спецчасть, в бараке уже все поняли — для чего. Заранее поздравили с освобождением. Оно и понятно. Каждый день из зоны на волю выходили реабилитированные.
Но к Борису даже радость умела спиной повернуться и вместо улыбки оскал показать. Именно потому все зэки зоны считали Абаева невезучим.
Вот и тогда. Вошел в спецчасть, а дежурный оперативник не торопился документы отдать, объявить о реабилитации.
— Вам, гражданин Абаев, подождать придется. Беседа предстоит. Короткая…
Борис ждал полдня, пока начальник спецчасти вызвал его к себе и заговорил, окинув Абаева злым взглядом:
— На свободу выпускаем вас. Но помните, она для вас не только радостью может повернуться. Поменьше распространяйтесь среди знакомых об увиденном. Реабилитация еще не гарантия и не индульгенция от будущих ошибок. Это каждый должен знать наперед, чтобы потом недоразумений не произошло.
— Не понял. Что вы имеете в виду? — спросил Борис.
— Лично я против вашей реабилитации. И скажу почему! Слишком часто вами высказывались недовольства властями. Осмелели в зоне! Иль мало получили? Или наказание не образумило? Почему строй называл дерьмовым и дурацким?
Абаев молчал. Он действительно говорил такое. И не раз… И не только он. Многие не просто говорили, а были убеждены в этом. Но кто из них донес в спецчасть на него? Значит, есть в бараке стукач… Не извелись. Их век не скоро кончится, коль даже в барак подсовывает администрация своих фискалов…
— Так знай! За прошлое тебя простили. А нынешнее — у меня в досье лежит. В нем о тебе немало. И это досье достанет тебя повсюду. В любой день. Внезапно. Потому на воле живи, прикусив язык. Помни это. Когда ты о нас забудешь, мы тебя вспомним! И снова с тобою встретимся. Но уже тогда не попадешь в число невинно пострадавших, под общую волну. Мы сумеем тебя забрать чисто и навсегда. Прямо с воли, как из сказки. А потому, уходя, помни, не все на воле тебе дозволено и доступно.
— Что загрустил? — обняла мужа Клава.
— Сказку вспомнил. Северную. И сам не знаю, зачем? До гроба ее помнить стану. Тенью она за плечами стоит. Клеймом. Она и сюда приплелась за мной…
Женщина смотрела на побледневшее лицо мужа, на стиснутые кулаки.
Вот таким он ушел из спецчасти, под злой смешок и грязное напутствие:
— Нет, Абаев, не прощай! Лишь до встречи! Ее недолго ждать! Тюрьмы и зоны никогда не пустуют. В них всегда хватит места и правым и виноватым. А коль попал сюда — не будет тебе веры. Погуляй, пташка! Покуда клетка проветрится. Но помни, мы без работы не сидим…