Стыд

В двухстах метрах далее по мысу стоял большой отель с бассейнами, кортами и волейбольной площадкой, куда Лузгин наведывался, купив себе виповский абонемент. Каждый день после четырех часов пополудни он прыгал там по песку с толстым немцем по имени Берни и другими пожилыми неумехами под вопли зрителей и снисходительные взгляды физруков, именуемых здесь аниматорами. Потом они пили пиво в пляжном баре, а однажды нажрались текилы, и Берни назавтра не вышел. Другие немцы из компании Берни квасили текилу каждый вечер, но им было проще — они в волейбол не играли и потому могли себе позволить. Лузгин тоже мог себе позволить, но позже, на рыбалке, и еще стакан вина на сон грядущий, за ужином, поздним и долгим по-южному. С утра и до полудня он работал.

Он посмотрел в морщинистую воду, серую с зеленоватым отливом (а с неба полоса у побережья и в самом деле соответствовала цветом известному названию), и решил проверить снасть. Крючок был гол. Лузгин рыбалку не любил.

Прилетела наглая оса, за ней вторая, и он пугал их сигаретным дымом. Осы были настоящим бедствием на побережье. И в первый же вечер, когда они соорудили барбекю, пришлось спасаться бегством. Но в дом они не залетали и после захода солнца убирались восвояси — ежели, конечно, ты не был настолько глуп, чтобы снова жарить мясо на открытом воздухе. После заката немножко донимали комары, но куда им было, мелким местным, до северного крупного зверья. А вообще-то Лузгин полагал, что здесь эта мерзость отсутствует.

Сменив наживку и забросив леску в воду, Лузгин хотел еще раз приложиться к фляжке — бурбон с водой, три четверти на четверть, крепко, но не жжет — и тут его окликнули сверху. Он задрал голову и увидел над обрывом улыбающуюся мордашку мальчика Кирюши.

— И тебе привет, — сказал Лузгин. — Кто тебя привел?

— Никто, я сам, — ответил мальчик, и сердце у Лузгина екнуло.

— Ты стоишь или лежишь? — как можно спокойнее спросил Лузгин, по-прежнему глядя вверх и наугад вертя катушку с леской.

— Лежу, — ответил мальчик.

— Слушай приказ: тихонько отползай. Чтоб я тебя не видел! И не вставай до нового приказа. Я сейчас поднимусь. Ты понял?

— Понял.

— Выполняй. Время пошло.

Мальчишка кивнул и пропал. Лузгин, чертыхаясь вполголоса, рассовывал припасы по карманам куртки. Он промахнулся с коробкой для наживки, и та упала в воду, шумно шлепнув.

— Клюет? — спросил невидимый мальчишка.

— Я что тебе сказал? — взревел Лузгин, уже карабкаясь наверх и втыкая носки кроссовок в присмотренные ранее сколы и впадины камня. Когда он залез на обрыв, маленький мерзавец, конечно же, стоял, а не лежал, но метрах в пяти от опасного края.

— Как ты сюда попал? — спросил Лузгин. — Через забор?

Территория виллы была забрана по периметру сеткой-рабицей в два роста высотой, но этот мог и перелезть — ячея была крупной. Однажды Лузгин оставил удочку в траве с той стороны забора, лень было нести в дом, и кто-то свистнул, хоть он и закрыл калитку на висячий замок. Забор не доходил до самого обрыва, обеспечивая — по местному неглупому закону — пространство для свободного перемещения свободных граждан вдоль берега моря, принадлежащего и всем, и никому.

— А я вокруг пошел, — сказал мальчик Кирюша.

Лузгин хотел было выяснить, отпросился ли мальчик у взрослых, но и сам понимал, что едва бы его отпустили — одного в далекий путь вокруг квартала. Виллы стояли к забору забор, у каждого хозяина своя калитка, всем остальным — вокруг по улице без тротуаров (пешком здесь никто не ходил).

— Что ты творишь, паршивец, — сказал Лузгин, и мальчик опустил голову и спрятал руки за спиной. — Десять очков снимается.

Мальчик согласно вздохнул, но голову не поднял. Надо было возвращаться, в доме уже паника, небось, бабы носятся с дикими воплями, так им и надо, вчетвером проморгали ребенка, а раз так, то и черт с ними всеми, пусть побегают, растяпы, будет им урок.

— Порыбачить хочешь? — как бы между прочим спросил Лузгин. — Ладно, идем. Но десять я списываю.

— Я согласен, — вздохнул мальчик.

— А кто тебя спрашивает?

У них с мальчишкой установилась такая игра. Лузгин читал ему на ночь в постели — странный ребенок это ветхое занятие любил больше телевизора, — но лишь в том случае, когда Кирюша за день набирал делами сто очков. Съел утреннюю кашу — десять. Помог убрать посуду — пять. Вдоль переплыл бассейн — еще пятерка. Непослушание и лень карались очковым списанием. Лузгин купил себе в прибрежной лавке блокнотик с карандашиком на резинке и всегда носил с собой. Иногда Кирюша среди дня просил показать ему уже набранное число очков, и Лузгин доставал блокнотик из заднего кармана шорт, раскрывал и говорил, показывая пальцем: «Вот видишь — шестьдесят четыре. Сколько еще осталось?». Мальчик умел считать до ста, но вычитал и складывал нетвердо.

На общей для всех рыболовной площадке лежали камни разного размера, и было так удобно положить удилище на один из них, побольше, а сверху привалить другим, поменьше, и потом сидеть на третьем, больше всех, со свободными для курева и выпивки руками. На площадке рыбачили трое, Лузгин поздоровался с ними (он уже привык к местному порядку — здороваться даже с незнакомыми людьми) и устроился сбоку: благо, места еще было вдоволь.

— Кушать хочу, — сказал мальчик.

Еда была для мальчика проблемой. Иногда казалось, что он мог бы и вовсе обходиться без нее, но требовали женщины, и требовал Лузгин со своим вездесущим блокнотиком, и мальчик послушно давился предложенной пищей. Но здесь, на запретной рыбалке, все было совсем по-другому.

Лузгин снял куртку, свернул ее вдвое и положил на соседний камень, чтобы мальчик не сел на холодное. Потом он вынул из бумажного пакета два бутерброда с лионской колбасой и сыром моцарелла, взвесил их на ладонях и предложил мальчишке выбирать. Кирюша долго приценивался, покусывая нижнюю губу, и хватко цапнул тот, что был чуть-чуть потолще. А ни воды, ни сока нет, подумал Лузгин, запить-то будет нечем. Ладно уж, спрошу у мужиков.

— Жадина, — сказал Лузгин, разглядывая бутерброд, доставшийся ему.

— Шам ты шадина, — с полным ртом ответил мальчик.

У мужика, что рыбачил поближе, нашлась питьевая вода. Кирюша похлебал из горлышка и вытер губы подолом рубашки, за что при иных обстоятельствах непременно лишился бы пары очков. Они забросили удочку, пристроили ее камнями.

— Тебе не холодно? — спросил Лузгин.

— Нет, мне тепло.

Они сидели на обрыве и смотрели, как против солнца четким силуэтом проходит «Кристина», бывшая яхта Онассиса, недавно перекупленная одним из заграничных наших. Тот мужик, что дал воды, отчаянно вертел катушку, откинувшись всем корпусом, удилище гнулось и вдруг распрямилось мгновенно, и Лузгину почудилось, что он услышал хлопок лопнувшей лески.

— Сорвалась, — сказал Лузгин. У них же не клевало вовсе.

— Ты мне дядя или дедушка? — ни с того ни с сего спросил его мальчик Кирюша.

— По возрасту — дедушка.

— А почему мама сказала тебя дядей называть?

— Откуда я знаю, — ворчливо ответил Лузгин. Кирюша помолчал и произнес уверенно:

— Нет, ты дедушка. Ты старый.

— Никакой я не старый. Вот дедушка Ваня был старый, это правильно. Помнишь дедушку Ваню?

— Я помню. Только он со мной совсем не играл.