Суд идет

…На другой день утром Ольга встала раньше обычного, сбегала на колонку за водой, принесла из сарая дров и разожгла печку. За ночь, которая прошла в бессоннице, пришлось много передумать. Было жалко мать, на которую ложится столько забот и которая в благодарность за все свои старания и хлопоты видит одни только огорчения.

— Мама, полежи еще немного, я сделаю все сама, — сказала Ольга, когда увидела, что Серафима Ивановна поднимается с постели.

Завтрак был незамысловат: два стакана овсяного кофе, вскипяченного на керогазе, и французская булка.

А в голове роем проносились расчеты: тысячу рублей даст Лиля, около восьмисот рублей можно взять из ломбарда, итого тысяча восемьсот.

«Мама, какая ты у меня мудрая и добрая», — подумала Ольга, целуя на прощание Серафиму Ивановну.

На дворе стояло морозное звонкое утро. Под ногами похрустывал ледок. Холодный воздух был чист и свеж, как родниковая вода — пей и не напьешься.

На душе у Ольги стало радостнее.

XI

— Понимаешь, Оля, я тебя подвела, — сказала Лиля, подойдя к кабине кассы. — Я обещала принести деньги утром, но случилось так, что дедушка сегодня ночью срочно вылетел в Ленинград оперировать больного. Я спала и не слышала, как ему звонили и как он уехал из дому. Ты понимаешь, Олечка… Мне так неудобно! Я так тебя подвела! — Заметив, какой бледностью покрылись щеки Ольги, Лиля попыталась успокоить подругу. — Но ничего, ты не расстраивайся! В течение дня мы что-нибудь придумаем. Я позвоню своей хорошей подруге, она даст мне взаймы тысячу рублей… Я знаю, деньги у нее есть.

Последние слова Лили потонули в разноголосом гуле толпы, хлынувшей в магазин, который только что открыли.

Через несколько секунд у кабины кассы образовалась очередь. Кто-то уже заранее разузнал, что в магазин со вчерашнего вечера привезли тюль и люберецкие ковры.

Так начала Ольга свой рабочий день. Перед окошечком колыхались потные, распаренные лица покупателей, мелькала на блюдечке звонкая мелочь, синели мятые пятерки, голубели сотенные бумажки… Стучал кассовый аппарат. Вращаемая ручкой, ползла узкая чековая лента с цифрами сумм… А из головы не выходила мысль: «А что, если путевку продадут? Что, если Лиля не достанет у подруги тысячу рублей?.. Что тогда делать?» И снова сквозь разноцветье лиц, чеков, рублей и трешниц… вставало болезненное лицо Дмитрия.

Так прошел час. А очередь у кассы ходила из стороны в сторону, как живая волна. Она галдела, шумела, спорила… До слуха Ольги доносилось, как чей-то простуженный бас на чем свет стоит клял спекулянтов, которые все знают: где, когда и что «выбрасывают». Другой голос, болезненно тонкий, винил во всем продавцов и директоров, которые «имеют кое-что» от спекулянтов. Откуда-то справа, где толпилась очередь за тюлем, доносился пронзительно захлебывающийся плач ребенка. Кто-то бранил мать, что она гробит ребенка из-за несчастного тюля… Из музыкального отдела, где продавали гитары, гармони и патефоны, неслась песня, записанная на грампластинке.

Большой четырехэтажный универсальный магазин жил своей обычной жизнью: бурно, шумно, разноголосо.

Ольга ждала Лилю, но Лиля все не приходила. Улучив минутку, она на клочке бумаги написала:

«Лиля! Очень прошу тебя, позвони по телефону Г 1-20-02 и попроси от моего имени тов. Идкову, чтобы она не продавала путевку в Кисловодск до завтрашнего дня. Завтра утром я привезу ей деньги. О.».

Последние слова Ольга писала буквально под злые выкрики из очереди:

— Почему прекратила работать?!

— Она письмо своему ухажору строчит!

— Девушка, хватит вам заниматься посторонними делами!

— Это безобразие! В рабочее время занимается пустяками!

— В жалобную книгу ее!

В эту минуту Ольга ненавидела очередь. Некоторые лица она видит не впервые. Потные, раскрасневшиеся, с выбившимися из-под шапок и платков волосами, женщины казались ей злыми. В каждом втором лице она видела спекулянта.

И снова вращалась рукоятка кассового аппарата, снова серой змеей ползла чековая лента с фиолетовыми цифрами сумм. Мелькали десятки, хрустели сотни, звенели о пластмассовую тарелку серебряные и медные монеты. А справа, за прилавком, как вспугнутая стая белокрылых чаек, мелькали в воздухе полотнища тюля, отмеряемого продавцами.

Но вот наконец подошла к кассе Лиля. Она с большим трудом протиснулась к кабине. По ее сияющему лицу Ольга поняла, что дела идут хорошо, что она хочет сообщить ей что-то приятное.

— Только что звонила подруге… Она просила подъехать за деньгами к двенадцати часам.

— А сейчас сколько? — не поворачивая головы, спросила Ольга, продолжая крутить рукоятку кассового аппарата.

— Сейчас половина двенадцатого. Это совсем недалеко, три троллейбусных остановки. К часу я привезу тебе тысячу рублей.

Ольга благодарно кивнула головой в сторону Лили и молча передала ей записку, которую Лиля прочитала тут же.

— Я сейчас пойду позвоню. Думаю, что все будет хорошо. — С этими словами Лиля улыбнулась Ольге и, помахав ей рукой, отошла от кассы.

Очередь снова загалдела:

— Девушка, хватит вам ля-ля разводить!

— Ее бы к станку поставить, она бы там не развела тары-бары!

Ольга подняла глаза и обвела очередь холодным, надменным взглядом. Ей хотелось крикнуть всем им, скопившимся в этой распаренной, потной толпе: «Какие же вы жестокие!.. Как я сейчас ненавижу вас!.. Если бы вы знали, какие тары-бары у меня на душе!..» И только вздох, горький вздох был ответом на оскорбление, которое донеслось до ее слуха откуда-то слева: «Свиристелка!..» «Ну что ж, спасибо и за это», — подумала Ольга, и ее правая рука снова упала на рукоятку «Националя».

Не прошло и десяти минут, как к кассе снова подошла Лиля. Лицо ее было тревожное. В больших синих глазах металось беспокойство.

«Что случилось?» — взглядом спросила Ольга, но Лиля ничего не ответила и подала ей записку. В ней было написано:

«Звонила. Сказали, что если к часу дня сегодня путевку не выкупишь — ее продадут другому человеку. Нужно что-то предпринять. Звонила подруге. Ее вызвал начальник. Освободится не раньше 12.30. Что делать? Сделай минут на 10 перерыв. Нужно поговорить. Л.».

Бегло прочитав записку, Ольга кивнула головой Лиле и дала знак, чтоб та шла к себе и ждала ее.

Ровно в двенадцать часов Ольга закрыла кассу и предупредила очередь, что отлучится на несколько минут. Ее проводили недовольным сдержанным ропотом. Но теперь Ольга не слышала ни окриков, которые неслись из очереди по ее адресу, ни истошного крика ребенка, доносившегося со стороны прилавка, где стояли за тюлем.

— Что теперь делать? — был первый вопрос Ольги.

— Деньги у подруги я возьму не раньше половины первого. А от нее езды до обкома союза высшей школы не меньше тридцати минут.

— А если такси?

— Все равно не успеть. — Лиля посмотрела на часы. — Ровно через час путевку продадут. Я по телефону чуть ли не умоляла, но там сказали, что это приказ старшего начальника и они не могут больше держать путевки ни одного часа.

Они стояли в узком коридорчике, ведущем в склад. Там, где-то внизу, неумолимо гудел магазин. Секунды сбегались в минуты, минуты, как звенья, цеплялись одна за другую. Время шло. А Ольге казалось, что оно летит.

— Так что же делать? — спросила Ольга.