Суд идет

Бледная от волнения, Лиля стояла у окна и следила за каждым движением Струмилина и его противников. Никогда она не была таким ярым болельщиком, как в эти минуты. Она не могла допустить даже мысли, чтобы хмурый и большой Струмилин, под хохот и улюлюкание всего санатория, мог сидеть под столом.

Арбитрами, которые при надобности могли прибегнуть и к физической силе, были назначены два здоровенных шахтера из Донбасса и белобрысый крепыш в морской форме, который от нетерпения затолкнуть неудачника под стол, потирал руки и приседал после каждого удара кия о костяной шар.

Когда счет был четыре три в пользу Струмилина, кавказец выхватил кий из рук своего партнера и решил бить сам. Ударил и промахнулся. Промах его болельщиками был встречен гулким вздохом. Два последующих точных удара Струмилина увеличили счет до шести. У Шота Лукидзе и его приятеля было три шара.

Вне себя от ярости кавказец сверкал глазами. Закусив нижнюю губу, он долго целился. Удар на этот раз был точный и сильный. Трудный шар висел в сетке лузы.

— Шесть четыре! — громко объявил старичок маркер, который с трудом сдерживал напирающих болельщиков.

Еще два точных шара, посланных грузином, легли в среднюю и угловую лузы.

— Шесть шесть, — торжественно провозгласил маркер.

Выражением лица, тоном голоса и всеми манерами старого бильярдиста он давал знать, что развязка близится.

В глазах Шота Лукидзе вспыхивали фосфорические зеленоватые огоньки скрытого ликования, когда он, пригнувшись и затаив дыхание, увидел, что шар плавно остановился у самой лузы. Он должен был бить.

— Прошу не шуметь, — сказал Шота и обвел окружающих горячим взглядом. Такие глаза Лиля видела у кавказцев, когда они танцуют лезгинку.

Удар был сочный, с глуховатым тяжелым цоканьем. Костяной шар пошел в лузу, даже не коснувшись железных ободков.

— Чистый! — выдохнул кто-то из толпы.

Лиля забралась на подоконник. Не думая, что это не совсем прилично, она хрустела пальцами. Боялась за Струмилина. Она не хотела видеть его сидящим под столом.

— Семь шесть! — точно заведенный механизм, отмечал ход игры знающий свое дело маркер.

Лиля следила за противниками с затаенным дыханием. По бледному лицу Струмилина она видела, что тот волновался: Теперь она молила только об одном: чтобы кавказец не забил последний, решающий шар. И ее «молитва» сбылась. От радости она чуть не вскрикнула, когда последний удар разгоряченный Шота Лукидзе сделал неточно. Почти верный шар пошел чуть левее и застрял в воротах лузы. Многие, кто с напряжением наблюдал за игрой, ахнули. Со всех сторон полетели обрывки реплик.

— Верный!

— Давай, Москва, поднажми! Тбилиси в панике.

— Не торопись, Сергеич!

— Держи кий тверже!

— Чуть левее!

Два шара, забитые Струмилиным, решили исход игры. А азарт его противников достиг высшего накала.

— Под стол!

— А ну, шахтерики, пихай их туда!

— Давай, давай, генацвали, не упирайся! Сам напросился, — кричали болельщики.

Оробевший приятель кавказца, очутившийся в крепких руках моряка и шахтера, сам послушно юркнул под стол и, не переставая улыбаться, с глупым видом водил глазами по сторонам. Шота Лукидзе затолкали под стол чуть ли не насильно. Он все рвался вперед и настаивал переиграть партию, так как во время последнего удара его якобы кто-то толкнул сзади. Но не успел он до конца высказать своей претензии, как очутился под столом рядом со своим партнером.

Десять минут в бильярдном зале стоял разноголосый хохот. Сбежалось полсанатория. Главный врач, заслышав шум из флигеля массовых игр, тоже прибежал узнать, не случилось ли что такое, за что ему придется отвечать. Две старые няни из дальнего корпуса, которые заходили в бильярдную в год раз, когда их наряжало туда на уборку начальство, переваливаясь, как белые гусыни, тоже приковыляли посмотреть, что здесь за гвалт.

Маленький, с седым ежиком коротко остриженных волос и с такой же белой щеткой бороды, главный врач только разводил руками и под общий гогот приговаривал:

— Ну и баловники же! Ну и сорванцы! До чего только не додумаются!

Прошло девять минут. Морячок, державший на ладони часы, лихо присвистнул и, взмахнув рукой, известил:

— Идет последняя минута сидения!

Яростно сверкая глазами, неукротимый кавказец несколько раз порывался вынырнуть из-под стола, но его снова и снова водворял туда высокий плечистый парень в сетчатой майке.

Лиля стояла на подоконнике и, восторженно хлопая в ладоши, скандировала:

— Замечательно! Замечательно! Николай Сергеевич, браво! Я вас поздравляю! Вы молодец!

Напрасно Лиля думала, что Струмилин не замечал ее в толпе. Избегая встретиться с ней глазами, он все время чувствовал на себе ее тревожный взгляд. Особым, внутренним зрением, он скорее ощущал, чем видел, ее в пяти шагах от себя. И эта близость Лили еще больше волновала его и подогревала в игре.

Кавказец и его партнер из-под стола вылезли под аплодисменты зала. Оба они, словно всенародно высеченные, глупо и виновато улыбались.

Когда зал несколько утих, Шота Лукидзе снова начал приставать к Струмилину.

— Давай еще играть! А?

— Нет, больше не хочу. — Струмилин старался отвязаться от разгоряченного кавказца.

— Нет, так нельзя! Так не играют! Не имеешь права! Давай еще партию!

— Струсил! — выкрикнул кто-то из болельщиков.

— Конечно, струсил! — напирал на Струмилина кавказец. — Э, а говоришь, игрок! Ты слючайно выиграл этот партий! Давай еще сыграем! Хочешь — будем на деньги играть? Хочешь, а?

— На деньги не играю.

— Ну, давай под стол играть. А?

Кавказец, которого подбадривал кто-то из зевак, наступал на Струмилина все сильнее и сильнее. Наконец он вывел его из терпения. Раздосадованный, Струмилин окинул взглядом окружающих и, найдя среди них Лилю, которая всем своим видом благословляла его на новую партию, громко произнес:

— Играю! Только при одном условии.

— Принимаю все условия! Какой твой условий? — Непоседливый кавказец уже натирал мелком кончик кия. Его партнер незаметно исчез.

— Если проиграете — лезете под стол и поете там «Сулико».

По залу прокатилась волна хохота. Кто-то громко аплодировал выдумке Струмилина.

— А если проиграешь ти? Ти что будешь петь? — Шота Лукидзе остановился, не зная, какую песню назначить своему противнику.

— Шумел камыш! — подсказал кто-то из толпы.

Слова эти тут же потонули в хохоте одобрения.

— Шумел камыш! — запальчиво повторил кавказец и, схватив из рук маркера кий, снова принялся натирать его кончик мелом. — Шумел камыш!

Вдохновение навещает не только поэтов и музыкантов. Оно иногда приходит и к игрокам. Первый удар по жребию достался Струмилину. Движения его были неторопливы и плавны, как у рыси, приготовившейся к последнему, решительному броску на свою жертву. Не замечая никого в зале, он замер, склонившись над зеленым сукном бильярдного поля.