Суд идет
Шрифт:
— Я вас спрашиваю, нужно его судить или пусть дальше ворует, раз он не знал про этот Указ?
— Товарищ начальник…
— За такие вещи отдают под суд! Ишь ты, художник нашелся! Вождей вздумал рисовать! Где работаешь?
— Пожарником. — Лицо Сашки приняло землистый оттенок.
— Забирай свой портрет, и чтоб больше никто его нигде не видел. Ясно?!
— Товарищ начальник, я его три месяца рисовал, куда же мне его девать теперь?
— А это уж я не знаю, куда ты его денешь. А вот куда тебя за эти выходки деть — это я еще подумаю. — Кирбай посмотрел на Матюшкина. — А вам, товарищ
— Вы понимаете, товарищ майор… — пытался что-то сказать заведующий, но Кирбай его оборвал.
— Я вас понимаю… я все понимаю! Ступайте и думайте головой, а не тем, на чем сидите.
В течение всего разговора Кругляков не проронил ни слова. Он нервно ходил вдоль стены и похрустывал маленькими пухлыми пальцами. На голенищах его начищенных сапог играли солнечные зайчики.
Из кабинета второго секретаря Сашка вышел, как из парной бани. По его раскрасневшемуся лицу бежали ручейки пота. Кирбай еще посмотрит, куда его теперь деть… Он обещал завести дело. «…Патент… Указ Президиума Верховного Совета…» Слова эти ударами ременных бичей хлестали по сердцу, они то обжигали, то леденили мозг.
Матюшкину было неловко. Он знал, что подвел Сашку, а поэтому не смел смотреть ему в глаза. Он сухо попрощался с ним в коридоре райкома и свернул в одну из комнат райисполкома.
Сашка вышел на улицу. Накрапывал редкий крупный дождь. У ворот райисполкомовской конюшни в конском навозе возились ершистые воробьи. Две вороные лошади были привязаны к коновязи. Всхрапывая и пофыркивая нежными губами, они с хрустом жевали овес, засыпанный в корыте.
На деревянных приступках райисполкома сидел Васька Чобот. Поеживаясь от увесистых капель дождя, он втягивал свою сивую голову в худенькие плечи и раскосо смотрел куда-то вдаль, мимо конюшни. Остальные ребятишки разошлись, их разогнал дождь.
— Пойдем, Васек! — услышал Чобот за своей спиной и вздрогнул.
В руках Сашка держал все ту же картину. По лицу его Чобот понял, что случилось что-то неладное.
— Ай не пондравилось, дядя Саша? — огорченно спросил Васька.
— Пойдем, Чобот, домой, а то сейчас дождик сильный начнется.
Домой Сашка возвращался задами. Боязливо озираясь по сторонам, он молил бога только об одном: поменьше бы людей видели его картину. Прибавляя шагу, он слышал, как за спиной его, поскальзываясь на мокром солончаке, семенил босой Чобот.
Всю дорогу оба молчали. А когда дошли до огородов Кудряшовых, то хлынул сильный ливень. Промокли сразу до нитки. На штанах Чобота маслянисто блестели два больших пятна солончаковой грязи, по щекам бежали грязные дождевые подтеки: видно было, что в его волосах хватало пыли.
Портрет Сашка поставил в чулан так, чтоб никто не слышал. Домой заходить сразу не решился: не знал, что сказать матери, когда та спросит, сколько дали денег за картину.
Сашка примостился под навесом, свернул дрожащими пальцами папироску и закурил.
Тут же, рядом, сидел на чурбаке и Чобот. Всей своей незамысловатой душой он понимал, что с картиной стряслась какая-то беда, а какая — никак не мог понять. Он по-собачьи преданно смотрел на Сашку и время от времени шмыгал носом.
— Так вот что, Чобот, начальство сказало,
что нет в картине пуклости. Понимаешь — пуклости нету. Плохо мы с тобой над ней поработали.Васька зашмыгал носом, забегал раскосыми глазами и хрипловато прогудел:
— Я знаю, кто подгадил, это он!
— Кто?
— Учитель. Очкарик…
— Почему ты так думаешь?
— Это он все замечает. Он и про пуклость им сказал. Я его знаю. Он нашу Нюрку заездил.
Нюрка была старшая сестра Чобота, училась в шестом классе.
— Чего же он ее заездил?
— Все на дробях, у ней никак с ответом в задачнике не сходится.
— От матери влетает ей?
— А то думаешь нет? Каждую неделю приходит жалиться. Он у нее классный руководитель. Тятька уже сколько раз отхаживал ее ремнем.
— Ну и как, помогает?
— Все равно дробя с ответом не сходятся. Рихметика не дается.
В этот вечер Васька Чобот почти полдня пролежал в засаде у своего плетня. Лежал до тех пор, пока наконец не подбил палкой молодого петушка учителя.
XI
О случае в райкоме Сашка не сказал никому. Ходил нелюдимый, то и дело вздыхал. По ночам вставал курить, чего за ним мать раньше никогда не замечала. На третий день он все-таки решил поделиться горем своим с Дмитрием. Тот сидел в горенке за столом и что-то писал. Сашка подошел к нему тихо, неслышно ступая на носки. Из-за спины он случайно прочитал: «Здравствуй, милая Оля!»
— Мне нужно с тобой поговорить.
Дмитрий закрыл письмо листом бумаги и, плюнув на оселок, принялся точить бритву.
— Разъясни мне, как юрист, имеют право они судить меня или нет?
— За что?
Сашка подробно рассказал о своем посещении райкома и о разговоре с Кирбаем.
— Где сейчас портрет? — не поднимая головы, спросил Дмитрий.
— Стоит в чулане.
— Что ты с ним думаешь делать?
Сашка робко пожал плечами.
— Ума не приложу! Рвать жалко, а вешать… боюсь.
— Повесь дома.
— А не попадет?
— За что?
— Ведь к нам ходят люди, дойдет до Кирбая, что портрет висит, возьмет да и припишет что-нибудь.
Направляя на широком отцовском ремне бритву, Дмитрий сказал:
— Тебя попугали. Ничего за это не будет. А вообще-то, конечно, чтобы рисовать портреты для общественных мест, нужно быть художником. Но это уже другая сторона дела.
После разговора с Дмитрием у Сашки отлегло на сердце. Он сразу повеселел, бодро заходил по избе, бросился в чулан и принес портрет. Освободив лучший угол горенки, где рядками висели фотографии, он пристроил его на самом видном месте и позвал со двора мать.
— Ну, как? — спросил он ее.
— Хорошо… Даже жалко в клуб отдавать.
— А я его никому и не отдам. Пусть висит дома.
Мать поверила Сашке и согласилась с ним: пусть пока повисит дома.
На работу Сашка ушел повеселевший. Попавшийся ему у калитки Васька Чобот тоже заметил перемену в его настроении.
— Все в порядке, Чобот! Картина висит.
— Что, пуклость приделал? — спросил он, кося одним глазом куда-то на огород.
— Конечно! — Сашка дружески потрепал Чобота по шее и направился танцующей походкой вниз по улице.