Суд Линча

– Разумеется. У меня и к вам будут вопросы, не предполагал с вами встретиться здесь. Можем где-нибудь сесть, побеседовать?

– Я сам сюда вошел пять минут назад, вижу, шикарные апартаменты моей матери превратились в свинарник. Пойдемте на кухню, не знаю, там есть на что сесть?

Павел открыл дверь на кухню.

– Есть, две табуретки есть, стол грязный, но я найду тряпку, вытру. Проходите, пожалуйста, на кухню!

Елисеев зашел на кухню и сразу обратил внимание на черный закопченный потолок.

– Ну и запустил квартиру ваш брат.

– Вы бы заходили сюда, когда мать была жива. Не квартира была, а царские палаты: ковры, мебель. Все продал, пропил, наверное. Я сам живу в Москве, уже больше восьми лет не приезжал сюда. Знал, что мой брат работает в гаражном кооперативе сторожем, но не знал, что он так опустился. С завтрашнего дня займусь его лечением от алкоголизма.

– Уже поздно, не успеешь. Теперь его лечением займутся органы.

– Ах да. Вы еще не сказали, я еще не знаю, что он натворил.

– Вы знаете, не мог он вам не рассказывать об Адольфе Бюргере, точнее о фотографе Никитине Никаноре Ивановиче. – Елисеев открывает свой дипломат и вытаскивает фото Никитина, сделанное с трех сторон: слева, анфас и справа. – Вы знаете этого человека?

Павел посмотрел внимательно.

– Никогда не видел. Это и есть фотограф? Не знаю, как его звать, сам не встречался с ним, но брат говорил, что он познакомился с одним фотографом, якобы фронтовым другом нашего отца.

– И вы не захотели видеть фронтового друга отца? Я уже знаю, что ваш отец погиб на войне. Неужели не дорога память собственного отца, чтобы познакомиться с его фронтовым другом.

– Да никакой он не фронтовой друг. Брат мой в такие дебри не влезал, ничем не интересовался, даже не знает, какого года рождения наш отец, когда их в армию призвали вместе братом-близнецом. Этот фотограф рассказывал, якобы наш отец в сорок четвертом ему жизнь спас и погиб в его руках. Он лично похоронил отца с почестями. А нашего отца призвали в армию только в феврале сорок пятого года. Я в школе был следопытом. В свое время докопался, что их полк формировали только в конце апреля сорок пятого года и послали на передовую в район Кенингсберга. Я сразу понял, что это липовый друг.

– А насчет пойманного, точнее, расстрелянного им шпиона он ничего не рассказывал?

– Нет. Хотя я в свое время его спросил: «Что это за глупый шпион, пошел прямо на часового. Если хотел пробраться на территорию базы, сколько других удобных мест можно было найти, зачем переть прямо на часового? А он ответил: «Он думал, что я его пропущу». Я удивился и спросил: «А ты что, с ним знаком?», он ответил: «Я его никогда не видел».

– Год назад в Западной Украине люди узнали одного типа, который во время оккупации работал полицейским у немцев. Доложили нам. КГБ стал им заниматься. Выяснилось, что он еще в начале войны дезертировал из Красной Армии и перешел на сторону немцев. Вначале он обучался в разведшколе, затем, когда поняли, что он в разведчики не годится, отчислили. Когда его дело передали мне, во время допроса я возьми да спроси про Волкова, про того человека, которого твой брат застрелил. Тот тоже во время войны, как объяснил, попал в плен, а там согласился сотрудничать с немцами и тоже обучался в разведшколе. Этот полицай вспомнил Волкова и в разговоре как-то произнес, что инструктор по боевым единоборствам Адольф Бюргер всегда хвалил Волкова, ставил им в пример. В свое время в кармане убитого Волкова нашли телефон под именем Адольф, а телефон принадлежал фотоателье. Это я вспомнил, разбирая дело с участием твоего брата. Достал фотографии этого Никанора Ивановича, и полицай узнал его. Месяцев шесть наблюдали за ним и уличили, что он резидент одной иностранной разведки, работает фотографом под фамилией Никитин. Долго его раскалывали: хитер он, разведчик. Все же вынужден был признаться. Признал и то, что убийство Волкова он организовал в сговоре с вашим братом. Так что он знал, в кого и зачем стрелял.

– А зачем это ему нужно было? По просьбе фронтового друга отца?

– Нет. Он хотел заработать поощрение в виде отпуска домой. Пойдем теперь, разбудим его, он сам расскажет, как все это было.

– Он пьян вдребадан, не знаю, сможет ли что-нибудь вспомнить.

– Я там на подоконнике в комнате видел пивную кружку. Принесите, пожалуйста, наберем холодной воды.

Павел пошел в комнату, взял кружку, набрал воды и вместе с Елисеевым вошли в маленькую комнату, где спал Петр. Елисеев взял у Павла кружку с водой и горсть воды плеснул на лицо Петра. Тот тряхнул головой, вытер рукавом лицо и повернулся на другой бок.

– Ну ты, Паша, чудак! Дай поспать!

Елисеев вылил всю кружку на голову Петра. Тот вскочил и сел. Недоуменно смотрел на брата и Елисеева, стал руками щупать подушку.

– Как теперь я спать буду на этой мокрой подушке? – негодовал Петр.

– Теперь долго ты не будешь спать на этой подушке. Тебе и подушку дадут новую, и нары, почище твоей кровати, – спокойным голосом стал объяснять Елисеев. – Ты меня узнал?

– Узнал, Николай Иванович.

– А вы говорите, он вдребадан, не вспомнит. У него память лучше, чем у вас, – засмеялся Елисеев.

– Товарищ капитан, в последнее время вы часто снились мне. Я вас как будто ждал и боялся. Этот инцидент всю жизнь меня угнетает. Я не героем стал, а калекой. Так я хотел этого паразита, фронтового друга отца, задушить собственноручно, но… я очень трусливый, у меня не хватило мужества пойти заявить в милицию, что все это не так было. Совесть мучает, а ничего не могу сделать.

– Да, убить человека – большой грех, всю жизнь будет мучить совесть, – подтвердил Елисеев.

– Убить? – удивился Петр. – Если бы я его убил, я вообще бы сошел с ума. Меня мучает то, что я стал липовым героем, якобы блестяще выполнившим свои воинские обязанности, а в самом деле из-за корыстных намерений нарушил устав и правду об убийстве никому не говорил.

– Постой, постой! – прервал Петра Елисеев. – Как это не ты стрелял в него?

– Когда я им дал знак фонарем и они из леса пошли ко мне…

– Кто они?

– Этот нарушитель и Никанор Иванович, у меня руки задрожали. Боялся, что с высоты промахнусь, слез с вышки и решил стрелять из положения лежа. Все равно промахнулся, чуть задел ему левое плечо.

– А потом?

– А потом бросил винтовку, как последний трус, и убежал. Оттого и ранение ноги сзади. Потом услышал еще выстрел, но это не в меня стреляли. Это Никанор уложил этого нехорошего человека.

– А когда же ты из винтовки стрелял и попал ему в глаз?

– Это когда уже он был мертв. Никанор Иванович позвал, даже приказал подойти, взять винтовку и стрелять ему в лоб. Я боялся к нему подойти, думал, он опять в меня выстрелит. А Никанор Иванович говорит: «Не бойся, он уже мертв!» Все же у меня руки задрожали, в лоб не попал, а попал в глаз.

– Ну и дела! – Елисеев встал и пошел к выходу, открыл входную дверь и пригласил двоих, ждавших его на лестничной клетке, людей.

– Ну, липовый герой, тебе одеваться нечего, ты даже обутый уже, сейчас пойдешь с нами и расскажешь все это поподробнее. – Затем Елисеев обращается к Павлу. – Квартиру опечатать надо? Ведь он не скоро вернется сюда.

– Не стоит. В этой квартире прописана еще его жена. Она ушла от него, живет сейчас у родителей. Юридически теперь она хозяйка этой квартиры.

* * *

По улице идут Павел Антонов и Лариса. У обоих грустные лица.

– Ты говоришь, лет пять не заходила к нему домой? – спрашивает Павел у Ларисы.

– Да, как он отобрал у меня ключи, я к нему больше не ходила. За ним я следила постоянно, но издали, чтобы он не увидел меня. Все ждала, что он опомнится, ему надоест эта холостяцкая жизнь, и сам подойдет ко мне с извинениями. Ведь я его, паразита, до сих пор люблю. Он был моей первой любовью и, наверное, последней. Я теперь почти старуха, и еще буду ждать, пока он срок отбудет. А большой дадут ему срок?