Суд Линча
Шрифт:
– Убийство человека по предварительному сговору, нарушение уставных обязанностей, кто его знает, что еще припаяют. Я-то не юрист, не знаю. Видимо, большой.
– А ключи от квартиры ты у него не отобрал?
– Его квартира, видимо, давно не запиралась. Ни замков, ни ключей и ничего, что было при матери, не осталось. Ты купи замок, найми мастеров, пусть отремонтируют дверь. Когда в первый раз туда пойдешь, возьми кого-нибудь с собой, я боюсь, ты там в обморок упадешь. Можешь туда переехать жить, можешь в наем отдать. Квартира теперь твоя. Я тороплюсь вернуться в Москву, найти
Лариса вдруг заплакала.
Павел стал успокаивать ее.
Прошло еще пять лет…
В углу небольшой комнаты в доме Павла Антонова за письменным столом сидит дочь Антонова Маша и делает уроки. Мать стоит над изголовьем дочери и наблюдает. Дочь решает вслух:
– Два плюс пять плюс семь будет четырнадцать и два в уме, будет шестнадцать. Тысяча шестьсот тридцать четыре, правильно?
– Молодец, дочка, правильно. Теперь собери все в портфель, пойдем папу встречать.
– Куда? На вокзал?
– Нет, доченька, на вокзал не успеем. Возле дома мы его подождем.
– Я его попросила из Риги привезти мне что-нибудь вкусненькое. Что там есть такое, чего у нас нет?
– Рижский бальзам в таких глиняных бутылках, но это для взрослых, не для тебя. А тебе папа найдет что-нибудь вкусное, привезет.
Тут раздается звонок в дверь.
– Ну вот и папа приехал, видимо, брал такси, в метро так быстро бы не успел, – сказала Антонина и пошла открывать дверь. Дочь побежала за ней.
Вошедший в коридор Павел поцеловал жену, затем подбежавшую дочь поднял на руки, поцеловал и отдал ей небольшой дорожный чемоданчик, с которым он ездил в командировку, а сам стал раздеваться, переобуваться.
– Вот, Машенька, иди открывай, там тебе гостинцы есть.
Маша побежала с чемоданчиком на кухню и вскоре закричала:
– Ой, жвачки! И как много! Я в классе всех подруг угощу. А эта коричневая бутылка – рижский бальзам, папа?
– Ты это не трогай, дочка. Это не для детей.
– Ну как прошел семинар? – спросила Антонина.
– Весьма полезно. Я в своем докладе разнес в пух и прах тех консерваторов, которые цепляются за все старое, якобы уже не раз опробованное, боятся всяких новаций. Три дипломные работы моих студентов, что я представлял, решили внедрить в производство. Нашлись смельчаки, не боялись, решили внедрить. Согласились со мной, что это окупится очень быстро.
Пока Павел рассказывал жене о результатах своей поездки, он уже разделся, и они вместе с женой прошли на кухню. Там дочь уже достала вазу из серванта и все жвачки: кубики и кирпичики в невзрачной обертке, но для московских детей – диковинка, собирала в нее.
– Теперь слушай, Паша, и не ругай меня, что это письмо я не показывала тебе три дня назад, перед поездкой, была уверена, что ты, прочитав его, не поедешь на семинар.
– От кого письмо, от Петра?
– Нет, от Ларисы.
И вот Павел Семенович сидит на откидной скамейке в коридоре вагона держит
в руке это письмо и мысленно ругает брата: «Ах Петр, Петр, почему ты выбрал такой путь?»К нему подходит проводница и спрашивает:
– Сейчас буду чай подавать, вам опять три стакана без сахара?
– Да, доченька. У меня диабет, я сахар не употребляю, у меня заменитель.
Встает Павел Семенович и уходит в купе. Пассажиры на верхних полках спят, на нижней лежит пожилой мужчина и читает книгу. Увидев вошедшего Павла с грустным лицом и с клочком бумаги в руке, он заговорил:
– Вы второй день читаете этот клочок бумаги и шибко расстраиваетесь. Семейные неурядицы?
– Угадали. С братом плохо.
– Сейчас редко кто за брата так глубоко расстраивается, так убивается. Видимо, очень любите своего брата?
– Мы близнецы.
– Да! У близнецов совершенно иная карма.
В кабинете начальника лагеря сидит Павел и беседует с майором, начальником лагеря, с мужчиной средних лет с черными волосами, с густыми бровями и усами.
– Значит, он не желает отсидеть свой срок? – спрашивает Павел.
– Нет. Что-то другое его угнетает, то ли совесть, то ли чувство вины, а вероятнее всего, это последствия алкоголизма. Ведь он, по рассказам жены, в последние годы вольной жизни опустился до некуда. При этом человек полностью деградирует. Сейчас у него тяги к спиртному нет, но сознание еще долго останется сдвинутым.
– В момент подобного затмения он старается покончить с жизнью?
– Сейчас уже ребята выбили эту дурь из его головы. Он парень трусливый, а ребята здорово напугали. С воспитательной целью его привязали к кровати, чтобы он швы на животе не повредил, хотя рана у него небольшая: тупым ножом хотел живот распороть, но только кожу повредил, а кишки не задел. В таком положении они его хорошенько отлупили и напугали, мол, если он еще раз вздумает на себя руки наложить, они его отлупят до смерти.
– Страх страшнее смерти, – заметил Павел.
– Вот-вот! – подтверждает майор. – А сейчас в лазарете Вован. Это один криминальный авторитет, в лесоповале случайно топором поранил ногу, сейчас лечится. Брат твой его боится и ведет себя очень смирно.
В тюремный лазарет входит Павел в сопровождении майора. В небольшой комнате лазарета четыре койки, на трех из них лежат больные. На одной, что ближе к окну, лежит Петр. На койке напротив лежит здоровый парень, широкоплечий Вован, все тело в наколках. Лежит он на боку в одних трусах. Третий больной спит.
Увидев вошедшего брата, который по привычному для них способу приветствия поднял правую руку с раскрытой ладонью и приблизился к брату, Петр, вместо того, чтобы поднять свою ладонь и ударить по руке брата, сел, закрыл руками глаза и стал плакать, как ребенок.
Павел поздоровался с Вованом, сел на койку к брату, обнял его.
– Ну что ты, Петя, как ребенок, не стыдно плакать? Ты же мужчина, это тебе не к лицу, – стал успокаивать брата Павел.
– Я подлец, Паша, я не имею права жить, я должен умереть, но мне не дают здесь умереть.