Суд Рейнмена
Шрифт:
Павел даже присвистнул:
– Так Одинокий Голубь — это Тошка? Что ж, признаю, он меня провёл. А неплохой у него эпистолярный стиль выработался! В школе он у меня сочинения списывал, а теперь и сам научился сочинять! Ты говорила, что вы пишете в «Мозаику» под никами, но не раскрывала их. Я все мозги сломал, пытаясь угадать, кто вы, но так и не докумекал.
– Я леди Вейдер, — ответила Синдия, — а Иветта — Чёрная Молния.
– Ясно. Можете гордиться, я так и не раскрыл ваше инкогнито.
– Ты тоже можешь гордиться. С апреля мы так и не получили
– Был в мою пользу, — вздохнул Павел. — Что теперь? Тошке позвонишь, что поймала Рейнмена?
– Не знаю, — честно ответила Синдия. — даже не знаю, что делать.
Она ещё раз посмотрела на Павла и поняла, что не принимает той правды, которую так искала. И ещё острее сочувствует не жертвам Рейнмена, а ему самому, семилетнему мальчику, ставшему свидетелем убийства одноклассника, четырнадцатилетнему подростку, избитому дворовой «бригадой», восемнадцатилетнему юноше, на глазах у которого был убит его дядя, и наконец — сидящему перед ней двадцатипятилетнему молодому человеку с мускулистым телом, бесконечно усталым взглядом и седыми висками. Она не могла довести до конца дело и предать человека, доверившегося ей. Он любит её, он поверил ей, и она его не предаст.
Она не знала, как можно помешать правде выплыть наружу, но знала одно: накладывать на себя руки, предварительно убив Павла, она не будет. Жить ей совершенно не расхотелось. И любить тоже.
– Я боюсь потерять тебя, — сказал вдруг Павел. — Это единственное, чего я боюсь. На остальное мне наплевать.
Синдия подошла к нему, села на подлокотник его кресла и осторожно, не зная, как он отреагирует, провела ладонью по его волосам. Парень вздрогнул, но не отшатнулся.
– Дурачок, — вздохнула Синдия. — чего ты боишься? Не знаю, зачем я так стремилась раскрыть дело Рейнмена, если не собираюсь его завершать!
– Почему? — тусклым голосом спросил Павел, не шевелясь. — Что тебе помешает?
– Не что, а кто. Ты, да и я сама. Я ведь тоже не хочу тебя потерять.
– У тебя могут быть неприятности из-за меня.
– Откуда? Больше никто не знает всю правду! И не узнает, если я не захочу! — Синдия не знала, откуда у неё на языке взялись эти слова, но понимала, что они связали её обязательством на всю жизнь.
– Синди, — только и прошептал Павел, приподнимаясь. Он тоже не ждал от неё такого.
– Ты лучше скажи, что за машина стояла в Ударном, — ответила Синдия. Павел вопросительно посмотрел на неё, а Синдия уточнила:
– В Ударном, рядом с местом убийства Сидорова были найдены отпечатки протекторов машины, внедорожника среднего размера. Я предположила, что это «Нива 4 Х 4».
– Нет, это «Мерседес» М – класса, действительно не очень большой джип. Я его обкатывал на просёлках, а в Ударное заезжал передать посылку маминой родственнице и как раз собирался уезжать, когда появились эти пьянчуги. Сидоров — это ведь тот урод, который долг вымогал?
«Понятно, почему опросы жителей Ударного ничего не дали. Их спрашивали, не приезжал ли накануне убийства в село незнакомый человек, — подумала Синдия. — А про родственников из города мы не спрашивали, вот «ударники» нам честно и ответили!». — Да, он. Кстати, с ним я тебя понимаю.
–
Неужели и в Москве уже появились Сидоровы?– Ты не представляешь, как их там много. А покрышки на джипе ты уже поменял?
– Спасибо за совет. Так и сделаю.
– Вот и сделай, пока мы не добрались до нашего гаража. Когда ты убил двух крикунов возле бара, кто-то в баре видел, куда ты побежал, — выдавать Лизу Маркину Синдия не стала. — Так мы вышли на Лермонтовский проезд.
Павел посмотрел на неё так, словно видел впервые:
– Ты серьёзно советуешь мне замести следы? Ты, следователь, советуешь преступнику…
– Разумеется, — перебила его Синдия, устало отмахнувшись. — Ради тебя я совершаю должностное правонарушение, но с одним условием: ты перестанешь убивать. Ради меня, Паша, — она подошла к парню и взяла его за руки. — Пожалуйста. Сделай это ради меня, если действительно меня любишь.
– А эти поганки пускай продолжают смердеть на всю округу? — но парень буркнул это уже почти без запала. Синдия прищурилась в ответ:
– Ты уже слегка приструнил их. А если захочешь, можешь и подавно напугать до немоты. Ну же, Тао Брэкстон! Мобилизуй свою фантазию! Ведь ты даже без ножа и маски сможешь нагнать страха!
– Что-то придумаю, — задумчиво пробормотал Павел.
– Кстати, я начала тебя подозревать, когда ты сказал, что тебе залило кухню. Дело в том, что в ту ночь ветер дул с востока, а окна твоей кухни выходят на запад, так что залить её никак не могло.
– Тьфу, пропасть! Я тогда только что вошёл в квартиру, с порога услышал телефон, вот и брякнул, не подумавши, боялся, что ты зайдёшь и увидишь меня среди ночи одетого и в грязных ботинках. Надо же, как меня угораздило: столько детективов написал, и вдруг упорол такой косяк!
– Надо было сослаться на залитую спальню. Тогда я бы ничего не заподозрила.
– Я тогда зашёл с чёрного хода, на твой звонок прибежал с кухни, вот и ляпнул, не подумав.
– Ещё раз прошу тебя, прекрати всё это. Я рискую ради тебя затем, чтобы ты перестал играть с огнём. Они этого не стоят.
– Я ничем не рискую.
– А тот случай, когда в тебя стреляли? А когда ты еле убежал от Иветты? Паша, я понимаю, что ты хочешь навести порядок в Регионе, но это можно сделать и другим способом. Ты реализуй свою идею, а я со своей стороны внесу вклад.
– А что ты можешь сделать?
– Что-то смогу. Во всяком случае, попытаюсь! — взглянув в окно, Синдия прищурилась от солнечного света. — Вот и утро пришло. Ну и ночка у нас выдалась!
– Я поменяю протекторы. А что ты собираешься сделать?
– А ты? Давай обменяемся замыслами.
Через час Павел, уходя, сказал ей в прихожей:
– А знаешь? Я по-любому скоро бы это прекратил. С тех пор, как мы встретились, боль стала меня меньше мучить. А скоро она исчезнет вообще. Ты меня спасла. Я ждал тебя с семи лет.
– Понятно… Не забудь о шинах. Без них «дело Рейнмена» повиснет, а когда об этом упомянут в прессе, это припугнёт тех, на кого ты охотишься: они уже знают, на что ты способен, и то, что ты на свободе и не раскрыт, напугает их ещё больше.