Судьба династии
Шрифт:
В числе «кирилловцев» Ильин выделял людей трёх категорий: «I. восторженные юноши и женщины, страдающие недержанием монархического чувства и политическим слабоумием; II. честные, но тупые люди, рабы прямолинейности и формального аргумента, политически близорукие служаки; III. порочные, хитрые интриганы, делающие на сем карьеру и не останавливающиеся ни перед какими средствами. Первые две группы являются “стадом”, третья группа состоит из “пастырей”... Их план для России: договориться с ГПУ, произвести из него переворот, амнистировать коммунистов, перекрасить их в опричников и вырезать всех несогласных» [64] .
64
Ильин И. Сводка
Как проходила жизнь «императора Всероссийского» в его резиденции в Сен-Бриаке, остроумно и популярно рассказал великий князь Александр Михайлович: «...он “возомнил” себя царём, это правда. Даже изображает из себя царя. Подписывает высочайшие указы, раздаёт монаршие благодарения, повышает в чинах и выступает с посланиями своим сторонникам, где даёт им руководство к действию.
Его жизнь — это нескончаемые страдания, потому что быть царём, вопреки, мягко говоря, не в меру радужным представлениям, — это то же самое, что пребывать в кошмаре наяву, ведь надо править империей, которой уже нет, когда твои подданные водят парижские такси, работают официантами в Берлине, танцуют в бродвейских кинотеатрах, подрабатывают в массовках в Голливуде, разгружают уголь в Мотевидео или умирают за добрый старый Китай в жалких трущобах Шанхая. Управление многоязыкой Австро-Венгерской империей белых дней было синекурой в сравнении с нынешней задачей великого князя Кирилла.
В этих условиях свою державность ему приходится утверждать исключительно по почте. Не то чтобы он верил во всесилие пера, просто ничего другого у него нет.
Каждое утро у порога импровизированного императорского дворца появляется дюжий, загорелый сен-бриакский почтальон, отдувающийся и согнувшийся под тяжестью пачек писем, на которых наклеены марки чуть не всех стран на свете. Зарубежные представители теневого российского императора ежедневно снабжают его сведениями о моральном и материальном состоянии его далёких подданных, хотя они с готовностью бы признали, что лишь некоему сверх-Моисею под силу разрешить беспросветно запутанные проблемы русских изгнанников.
Он сидит и читает. Предмет его чтения — урок географии и изучение психологии человеческой зависимости.
Русские, русские и снова русские... Русские по всему миру! Мечтательные мудрецы и чудаки с прожектами, несчастные герои и беззастенчивые трусы, кандидаты в зал Славы и полностью готовые пациенты доктора Зигмунда Фрейда.
Похоже, что красные агитаторы, действующие на Балканах, достигли значительных успехов в работе среди русских беженцев в Югославии и что только “личное послание его величества” может спасти положение в столь опасный момент...
Великий князь Кирилл задумывается. Жизнь — странная вещь. Югославия — страна, освобождённая его дедом, земля которой пропитана кровью двух поколений русских солдат. Кто бы мог предположить, что она переживёт своих благодетелей, Дом Романовых?
У него нет времени на долгие размышления, потому что из Нью-Йорка пришло письмо с пометой “чрезвычайно важно”. Кризис занятости в Соединённых Штатах не ослабевает, и “несколько слов монаршего участия были бы с благодарностью восприняты обедневшей русской колонией в Гарлеме”.
Гарлем. Джаз. Костюмы в крупную клетку и кричащие галстуки. Синтетический джин и синтетический порок. И русские, ожидающие нескольких слов монаршего участия! Каком нелепость, какая трагическая и безграничная нелепость.
Следующее письмо переносит его в Китай. Военачальники Маньчжурии не оставляют попыток привлечь на службу бывших русских офицеров, и последние обращают взоры к Сен-Бриаку в надежде на совет и наставление...
Вспомнить ту кучку казаков, которые только что обосновались на границе между Боливией и Парагваем и теперь обязаны выбирать: вернуться в Европу или сражаться за совершенно чуждое дело.
Вспомнить того храброго генерала в Индии, что гадает, “достойно и почётно” ли для бывшего командующего Императорской армией защищать раджу от его восставших подданных.
Вспомнить ещё того блестящего кавалериста в Чили — если и был на свете беззаветный роялист, то это он, — который вдруг обнаружил социалистические тенденции в политике правительства, которому служит...
Теперь — пачка жалоб. Прошедшие восемнадцать лет так и не смогли повлиять на их авторов. Их часы остановились 31 июля 1914-го.
Бывший член Московской судебной палаты — он по сю пору подписывается полным титулом, хотя сейчас и чернорабочий на фабрике в Канаде — хочет, чтобы в Сен-Бриаке чётко осознавали, что один молодой русский, занятый в монреальской пекарне, — это очень опасный радикал, которого не следует пускать в Россию, когда восстановят монархию.
Бывший гвардейский капитан — ныне мойщик посуды в столовой самообслуживания где-то на Среднем Западе — глубоко уязвлён тем, что его не упомянули в последнем “высочайшем указе о повышениях”. Он уверен, что по возрасту и заслугам он достоин полковничьего чина. “Я узнал, — добавляет он с нескрываемым возмущением, — что несколько моих знакомых уже произведены в полковники. Хотя покинули Россию всего лишь лейтенантами”. Гори всё огнём, он желает, чтобы великий князь Кирилл “повысил его в чине”, даже если ему уже никогда не суждено надеть полковничьи погоны и получить “жалованье”, причитающееся ему с семнадцатого года» [65] .
65
Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. С. 413-416.
Всё так. Об этом свидетельствует и Георгий Граф: «14 августа [1929 г.] приехал адвокат князя Гавриила Константиновича НТ. Нидермиллер. Он был выдающимся юристом и благороднейшим человеком. Впоследствии он стал вести дела Кирилла Владимировича и принёс ему много пользы.
В этот раз он приехал по поручению Гавриила Константиновича, чтобы получить поддержку Государя в вопросе раздела наследства, оставшегося от великой княгини Елизаветы Маврикиевны, между её детьми князьями — Гавриилом и Георгием и дочерьми Татьяной и Верой, а также внуком — князем Всеволодом Иоанновичем. Они никак не могли прийти к соглашению, а доводить дело до суда не хотели и просили Государя как главу династии быть арбитром. Кирилл Владимирович охотно согласился, и тут же был составлен акт дележа, с которым вся семья согласилась, и дело уладилось» [66] .
66
Граф Г.К. На службе Императорскому Дому России. 1917-1941. Воспоминания. С. 204-205.
Но, увы, в эту оперетту периодически вмешивается и большая политика. Так, к примеру, 10 сентября 1924 года в Сен-Бриак приехал немецкий журналист, сотрудник большой ежедневной газеты «Нейосте Мюнхенер Нахриттен» барон фон Энгельгард. Бискупский предупредил письмом о приезде и просил Кирилла дать ему интервью. Так как это была очень влиятельная монархическая газета, то Кирилл охотно согласился. Трудность этого интервью заключалась в том, что, по словам Энгельгарда, правые немецкие круги хотели знать отношение «императора» к национал-социалистическому движению, и он просил Кирилла высказаться по этому вопросу. Но великий князь отказался дать прямой ответ и сказал, что, живя вне Германии, он не в состоянии составить себе определённого мнения, но он внимательно наблюдает за развитием этого движения и ему кажется, что оно будет иметь успех. Бискупского такой ответ вполне устроил.
Как уже говорилось, в бывшей Желтороссии оказались десятки, если не сотни тысяч эмигрантов.
Японцы, захватившие Маньчжурию, предлагали императору Кириллу переехать на постоянное жительство в Харбин и сулили всяческие блага.
Граф писал: «Вся власть в Маньчжоу-Го принадлежала японцам, и так же было бы, если бы им удалось создать русскую “кукольную монархию” в Приморской области.
Харбин был единственным уголком на земном шаре русским в прежнем понимании и вне территории России. В нем царил старый уклад жизни, но полицейская власть всецело была в руках японцев. Наш представитель генерал Кислицын служил начальником русской полиции, конечно, подчинённой японцам. Они же его признавали представителем Государя. Настроение русских в тех местах, видимо, было всецело монархическим, насколько можно было верить донесениям Кислицына и других лиц...