Судьба и книги Артема Веселого

Как-то зимой двадцать третьего года Артем неожиданно приехал из Москвы в Самару. Морозы стояли двадцатиградусные. Он вошел в бескозырке, матросской тельняшке и матросской куртке. Его щеки, нахлестанные ветром, как всегда, пылали темным румянцем (его мать, Федора Кирсановна, шутила, любуясь сыном, что о них можно спичку зажечь), но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить в глазах грусть и тревогу.

Дома у Артема было не все благополучно. Болела Федора Кирсановна, у молодой жены, готовящейся стать матерью, обнаружили туберкулез. Я долго думала: чем помочь? Вдруг меня осенило. У моего отца в селе, где он учительствовал, был дом и большой хороший сад — гектара два. Там жила наша бабушка, но уже с полгода назад она умерла.

— Артем, — сказала я, — мы с братом будем рады, если дом возьмет Федора Кирсановна. Пусть едут туда с Гитей, засадят огород — они там быстро поправятся…

Артем просиял и рассердился одновременно.

— Да ведь в этом саду можно посадить великолепный росток коммунизма, — сказал он, — а ты — Федору Кирсановну! Коммуну туда или детский сад по крайней мере! […]

В Кинзельку — мое родное село — мы приехали ночью. Наутро Артем взялся за организацию коммуны. Первым делом пошли по бедняцким дворам «подогреть сердца». На это Артем был мастер. Помню, как говорил Артем бедняку по прозвищу Кутырь [130] : «Жил ты на свете без праздника, наподобие как вол в ярме, и имя тебе в насмешку определили: „Кутырь“. А теперь советская власть открыла тебе дорогу к счастью». […]

130

«Кутырь»,по словарю Даля, — обжора, ненасыть.

В первый день в коммуну записалось семь семей.

Собрали в школе организационное собрание. На собрание пришло все село. Кулаки выступили против коммуны […]

Интересно было наблюдать Артема на крестьянских собраниях. Он никогда не выступал вначале. Сидит, подперев щеку, с застывшими чертами и вроде как бы равнодушно слушает, кто что говорит, до тех пор пока не возьмет людей на учет и не прояснится картина соотношения сил. Тогда он встанет, воинственно прямой, веселый и едкий, и начнет бросать по намеченной цели словами тяжелыми и горячими, как камни, выхваченные из огня.

Сначала все шло хорошо. Растерявшиеся кулаки под разными предлогами начали подаваться к выходу.

— Кум, дай огниво, пойду покурю, — сказал один из них, направляясь к двери.

Ему ответили хохотом:

— Тебе уже дали прикурить! Вон на трибуне и кремень и огниво!

Но под конец произошел маленький инцидент. Секретарь сельсовета, сын одного из кулаков, узнав, что приезжий чинов и мандатов не имеет, поехал в волость за помощью. Уже проголосовали за организацию коммуны, когда на собрание заявился начальник из волости.

— Вы кто такой будете? Ваш мандат? — обратился он к Артему.

— Коммунист, — отвечал Артем, — и других мандатов, кроме этой книжечки, не имею.

— Что вы тут делаете?

— То, что положено делать коммунисту: сажаю ростки коммунизма, вам помогаю, потому что вы просмотрели эту возможность ⁵ .

[Выяснив, что у приезжего москвича действительно нет мандата, волостной начальник признал голосование собрания «за коммуну» не имеющим законной силы].

Из воспоминаний Павла Максимова

Павел Хрисанфович Максимов (1892–1977). Родился в семье ростовского грузчика. Печататься начал до революции. Много писал об истории и жизни Северо-Кавказского края. Автор книг «Воспоминания о писателях»(1958 г.), «Писатели Советского Дона», (1958 г.), «Советские детские писатели», (1961 г.), «Памятные встречи» (1978).

Я рассказываю здесь только о личных встречах и литературных разговорах с Артемом Веселым — о его внешности, характере, манере работать. Приведу некоторые его рассказы о себе, некоторые любопытные факты из его биографии, его высказывания о своей писательской работе…

Он был высок, поджар. Плечи и грудь неширокие, руки мягкие, «конторские» и вообще он производил впечатление человека некрепкого здоровья. Был всегда коротко, по-солдатски острижен.

Держался просто, скромно. Я узнал от него, что отец его был волжским грузчиком, крючником в Самаре и что в юности он сам был чернорабочим, ломовым извозчиком (драгилем), с детства добывал хлеб своим трудом. […]

Говорил он медленно, глуховатым баском, с самарским акцентом, пришепетывал довольно полными губами: пишша, кровишша, вешши и т. п.

Любовь Артема к яркому слову и такой же яркий своеобразный язык широко известны. […]

Между прочим, он сказал мне, что любимая его книга — словарь Даля и что он всюду возит его с собой.[…]

В то время Крайистпарт организовал в Ростове выставку документов и других экспонатов по истории революционного движения и гражданской войны на Северном Кавказе. Артем работал в Крайистпарте очень усердно — по десять часов ежедневно — перечитал тысячи страниц разнообразных документов.

Артем бывал и у нас в редакции газеты «Советский юг», и в только что созданной Ростовской писательской организации, познакомился со многими литераторами. Держался он с нами как свой среди своих, а с А. Бусыгиным [131] , таким же вчерашним рабочим-красноармейцем, как с близким товарищем.

131

А. Н. Бусыгин.Автор книги «Закалялась сталь» (1926 г.), в 1927–1935 годах член редколлегии журнала «На подъеме».

В редакции «Советского юга» с осени 1924 года отделом партийной жизни стал заведовать А. Булыга — будущий А. Фадеев, он был знаком с Артемом давно.

В Ростов Артем Веселый приезжал едва ли не каждый год, а иногда и по два раза.

Рассказывая мне о писательских делах, Артем обмолвился о том, что, роясь в своих бумагах, он нашел много стихов и прозаических, вполне годных к печати красновиков.

— Красновики? Что еще за красновики? — удивился я.

— Ну, люди говорят черновики и беловики, а я вместо беловика говорю красновики. У меня все не так, как у добрых людей, — добродушно ухмыльнулся Артем. […]

— По-моему, главное, что необходимо писателю, — как-то сказал Артем, — это знать своего коня. И еще — побольше смелости. Что касается меня и моего отношения к слову, то я считаю, что каждое слово должно быть подобно звонкой монете — словами нужно вызванивать. Слова должны тесно и цепко стоять друг к другу. Держа друг друга за руки, они должны идти хороводом со страницы на страницу… […] Литературная работа для меня не вдохновенье, а каторжный труд, и в этом я прилежный ученик и поклонник Флобера. Работа художника всегда была и будет подвижничеством. […]

С годами, чем более зрелым становился Артем, тем проще он писал, я имею в виду благородную простоту подлинно писательского языка. […]

— Скажу я вам, ребятки: что бы там ни было, но я считаю, что лучшие мои вещи — «Россия», «Волга» и «Реки огненные» — останутся, будут жить и после меня, — говорил он нам, молодым ростовским писателям ⁶ .

Из воспоминаний Сергея Бондарина