Судьба олигарха

– А что он скажет? У меня тут тоже все сами занимаются. Приходится врать, раз общество не готово еще принять, что современный спорт, выше первого разряда, это уже борьба химических формул. Кого не поймали на допинге – тот и выиграл, – удивленно посмотрел на Макса Тренер. – Только я другое помню, как с четырнадцати лет я Юрку «маслом» заправлял, а сейчас он себе через день куб «Сустанона» колет, чтоб форму поддерживать. Представляешь, какая это лошадиная доза тестостерона? У него же всегда «стоит»: жмет с груди – «стоит», приседает – «стоит», пресс качает – тоже.

– Ну, это хорошо, что «стоит», а женщину-то хочется? – скептически спросил его Макс.

– Послушай, – тихо ответил Тренер с иронией, – под «маслом» хочется всех.

– Это примерно тоже, что эротика и порнография, – произнес с усмешкой Пашка. – Эротика – искусство, но никому не интересна, порнуха – правда жизни, зато запрещена законом.

– А как порнография на иврите? – тут же спросил Тренер. – Сифрут тоела.

После тренировки Максим подвез Пашу на своей «девяносто девятой» к метро.

– Я тоже сейчас без работы. Ты один, тебе легче, а у меня жена с ребенком, да еще и теща, как начнут вдвоем пилить – не знаешь, куда деваться. Муж с женой, а живем порознь, я – у себя, она – у родителей, только на выходные съезжаемся. За два дня так меня достает, что потом пять дней от нее отдыхаю. Говорю ей: найди себе богатого, а она: нет, я тебя люблю! На собеседования, бывало, по два раза в неделю ездил и без толку. Резюме свое в Интернете разместил – я и водитель, я и телохранитель с разрешением на оружие.

– У тебя что, компьютер есть?

– А ты думал, я только по мешкам стучать умею? А у тебя, нет? – переспросил Макс, и Пашка отрицательно покачал головой.

– Ну, ты даешь! Это даже не окно в Европу, целая дверь, и не одна, сто дверей во весь мир! Можно, не выходя из дома общаться с кем хочешь, на другом конце земного шара. А информации, сколько можно новой накачать – любую книгу, любой фильм. Он еще в прокат не вышел, а в Интернете уже есть. Я вон себе столько нацистской тематики понаходил, даже «Mein Kampf» скачал, правда, зря. На «Петровке» свободно продаётся, и проще, и в пять раз дешевле. Зашел как-то на жидовский сайт, скинул свастику и приветствие «Хайль Гитлер!», так жиды за это лишили меня доступа – внесли в черный список пользователей, и я теперь зайти туда не могу, – улыбнулся своей выходке Максим, взглянув на попутчика. – И угрожать стали. Пишут из Германии: я позвоню в Питер, оттуда приедут люди и тебе эту свастику на лбу паяльной лампой нарисуют. Я такой злой был, отвечаю на тот адрес: ты, чудище-юдище, если хочешь со мной разобраться, приезжай сам, но билет бери только в одну сторону, потому что здесь тебя и похоронят.

– И что, больше не пугали? – спросил Пашка, слушая историю бескомпромиссной войны, объявленной Максом мировому сионизму.

– Звонил еще раз какой-то урод со скрытого номера. Спрашивает: А ты не боишься, что евреи тебя на кол посадят, прям возле дома? И адрес мой называет, меня аж затрясло, со мной так нагло уже лет двадцать никто не разговаривал! Это ты, говорю, меня боишься, раз номер спрятал, и правильно делаешь, потому что, если я тебя встречу, то на колу сидеть будешь сам. Хотел у Артема флаг израильский забрать, одеть маску, расстрелять его из пистолета, а потом сжечь под нацистский марш и на сайт их скинуть.

– Тебя же туда не пускают, – напомнил Пашка.

– Паха, отсталая ты личность, их запрет всегда можно обойти, было бы желание.

У метро Максим высадил Пашу и, взяв номер телефона, уехал. От нечего делать Пашка продолжал тренироваться каждый день, Макс появлялся в спортшколе три раза в неделю, а два – ездил в другой зал бить мешок.

Так продолжалось еще с полмесяца, в вяло текущей будничной суете, и Павел с трудом представлял свое будущее, с тоской подсчитывая оставшуюся наличность. Летом можно было найти подработку, пойти подсобником на стройку или грузчиком в магазин, но зимой помощники были не нужны, каждый старался дотянуть до тепла с наименьшими потерями, в смутной надежде, что весной все измениться к лучшему.

Обескровленные кризисом стройки, замерли, разинув рты, вырытых за лето котлованов, с торчащей оттуда, словно гнилые зубы, ржавой арматурой. И стояли зловеще скелеты недостроенных небоскребов, как декорации фантастических фильмов о Третьей мировой. Уже непривычно холодный первый месяц зимы напомнил о себе щиплющим уши морозом и выпавшим, но не растаявшим снегом. Он лежал, как белые погоны на широченных плечах домов, искрясь и переливаясь в блеске тусклого солнца; по ночам тревожно и весело хрустел под ногами, а мороз подгонял запоздалых прохожих, обжигая их легкие ледяным дыханием.

На все это смотрел свысока с лукавой улыбкой Гоголь, в преддверии своего юбилея и были видны во мраке написанные на бигборде слова: «Что Вы знаете про Украинскую ночь? Это ночь удивительная, совершенно особенная ночь».

И верилось даже теперь (а может не даже, а как раз?), и в это, и во многое другое рассказанное им. Ведь нужно же во что-то верить.

Так заканчивался, медленно испуская дух, как сбитая машиной дворняга, год две тысячи восьмой, от начала мирового кризиса первый.

Часть

II

А в середине декабря, в утренний час, когда Паша едва проснувшись бродил по квартире, как наглотавшийся хлорофоса таракан, начиная новый день с будничных хлопот, ему позвонил Максим.

– Лед тронулся, господа присяжные заседатели – есть работа, – возбужденно заговорил он. Дни, в которых не было ничего, кроме томительного ожидания – звонка, телеграммы, бандероли, денежного перевода, хоть каких-нибудь перемен – заканчивались, а вместе с ними – безденежье и безнадега. И эта неизвестная, таинственная работа глотком адреналина встряхнула Пашку, изгоняя остатки дремоты.

– Подъезжай на двенадцать к метро Харьковская, – распорядился Макс и повесил трубку, ничего не объяснив.

В половине первого дня Паша стоял с Максимом возле машины приятеля на одной из автозаправок Левого берега, глядя на разговаривавших в стороне мужчин. Вернее, говорил один, их ровесник. Он был одет в темно-серые брюки и черный, расстегнутый до половины короткий пуховик; несмотря на мороз, короткостриженая голова его была не покрыта. Хотя парень был заметно взволнован, в его облике читались уверенность и властность, а в глазах – ум. Еще три молодых человека того же возраста, два высоких спортивно сложенных, в пуховиках и вязаных шапочках и третий, в куртке с меховой опушкой и кепке, но заметно ниже своих товарищей и плотнее – стояли рядом, молча слушая с непроницаемыми лицами. Этих троих Паша уже видел раньше, а с одним занимался вместе боксом, даже имя его с тех времен запомнил – Гоша.

– С кем это они базарят? – спросил он, ежась в своей осенней куртке от пронизывающих порывов ветра. – Как ему только не холодно.

– А это, Паха, наш с тобой счастливый билет, это не человек – это гигант мысли, самый, что ни на есть олигарх.

***

Гошу, как и Олигарха, Макс знал давно, по работе у криминально ориентированного бизнесмена Бройлера. Тому было под пятьдесят, он был высок, плотен, хотя и узок в кости, а на голове его годы безжалостно выели плешь.