Судьба. Книга 1

— Возьмите, ишан-ага, за ваши заботы и беспокойство.

Ишан неторопливо подобрал деньги, прочёл молитву; провозглашая аминь, поднёс руки к лицу.

— Мы приехали за невесткой, — помедлив, сказал Бекмурад-бай. — Аманмурад с тётей на фаэтоне отвезут её домой… А я верхом отсюда поеду и город — дела ждут.

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться ишан — У занятого человека всегда дел много… Говорите, сам полковник приказал? Ну, конечно, тогда наш долг — с честью вернуть её законному мужу,

Старики согласно поддакнули:

— Обязаны вернуть…

— Раз сам господин полковник велел — о чём речь…

— Арчин Меред и пикнуть не посмеет!

— Плакали его денежки, что он дивалу поднёс!

— Один пьёт из лужи, а другой колодец копает, — многозначительно усмехнулся Бекмурад-бай. — Значит, разрешите забрать нашу невестку, ишан-ага?

— Да-да, наш долг порученное пёрнуть с честью, как сказано… — начал было ишан и застыл с раскрытым ртом: в келью ввалилась гримасничающая Энекути. На мгновение она замерла у порога, плюхнулась на ковёр и поползла к ишану, как несуразная толстая, чудовищная мокрица.

— Горе, пир мой! — завопила она и стала осторожно рвать сальные косицы своих волос. — Опозорились мы!.. Перед всем светом осрамились!..

— Что опять?! — закричал трясущийся ишан. — Говорите, что стряслось?!..

— Ой, горе… Этой ночью доверенная вам гелин сбежала с каким-то оборванцем…

— О аллах!., о аллах! — закричал ишан, простирая руки к потолку кельи. — Что за страшные знамения посылаешь ты правоверным! Мой сын превратился в презренного косе [71] … А теперь какой-то бродяга оскверняет святость этого места и увозит чужую вещь… Аллах, неужели конец света наступает?!

71

Косе — буквально «безбородый», а также презрительная кличка.

Бекмурад-бай поставил на сачак недопитую пиалу, чая. Его обычно бледное лицо стало кирпично-красным, глаза налились кровью. Он был зол на ишана и за то, что тот не сумел сохранить Узук, и за его бессмысленные выкрики. Бекмурад внешне чтил аллаха, но в трудную минуту полагался не на божественную милость, а на свой бумажник и свою саблю. «Старый; ишак, — подумал он сердито, — взятку получил, а сделать ничего не сумел, пенёк трухлявый!»

— Оставьте, почтенный ишан-ага, — сказал он б досадой, — как говорят, умершего плачем не воскресишь. Успокойтесь и пошлите кого-либо в село — пусть поспрашивают жителей, может, кто видел беглецов.

— Бегите, Энекути! — приказал ишан и продолжал сокрушаться: — Что за времена наступили, помилуй, господи… Говорят, перед концом света женщина на скакуна сядет… Это знамение конца света, не иначе.

— Это знамение, что у кого-то вместо головы созрел капустный кочан, — скрипнул зубами Бекмурад-бай. — И кочан этот пришло время срезать. Кровью смоется это знамение!

Примолкшие аксакалы сочувственно закивали.

— Истинно так: кровью…

— И как они только посмели?

— К гибели своей люди торопятся, искушают судьбу.

— Обоих надо живыми в землю закопать том месте, где их схватят!

— Так делали наши прадеды — истинно так…

— Конечно, как невестка, она уже ничего не стоит, смерть ей…

— Только бы не спрятались они куда-нибудь от мести…

— На месте убить надо…

— Я очень даже хорошо знаю, что сделаю с ними, — сказал Бекмурад бай. — От меня не спрячутся. Зароются в землю — за уши вытащу, на небо залезут — за ноги сброшу… На том свете нет им убежища от меня… Этого подлого оборванца я отправлю прямой дорогой в гости к дьяволу, а её… ей я такую жизнь устрою, что рада будет умереть, да не сумеет.

— Лучше и её — в землю, — сердобольно посоветовал один из аксакалов. — С женщиной не надо долго церемониться. Мудрый обычай наших предков гласит: «Женщину бей, если она не умрёт от побоев, то добивай тупым топором». Надо прислушиваться к голосу адата… А если в живых её оставите, да придумаете наказание тяжёлое, в народе могут разные пересуды, разговоры пойти. Зачем вам это?

— Что мне народ! — Бекмурад-бай сверкнул хищным оскалом крепких зубов. — Кто хочет меня осуждать, пусть достигнет моего положения. Кто мои судьи? Те, что не стоят подмётки моих старых сапог? Плевать я хотел на такой суд!

Обычная сдержанность изменила Бекмурад-баю. Он сейчас с великим наслаждением взял бы в горсть козлиную бородёнку ишана и поговорил бы с ним по-свойски. Но этого, конечно, сделать было нельзя, а раздражение искало немедленного выхода.

— Народ!.. До сих пор я умел показывать всем, кто цепляется за полу моего халата, как в моём кулаке лёд превращается в огонь и огонь — в лёд. И впредь покажу! — он сжал вздувшийся венами кулак. — Убить её предлагаете… Разве это наказание? Разве наказание для муравья, которого я сразу раздавлю сапогом? Нет, почтенные, она будет жить! Она будет видеть веселье и радость своих сверстниц, но сама до конца дней своих не улыбнётся. Жизнь для неё станет зинданом. Там будет только тьма, боль и слёзы. И ни малейшей надежды… Вот что я считаю наказанием! А что такое смерть?.. Умер человек — и конец всему… Ну, как, видел их кто-нибудь?

Последние слова относились к вошедшей Энекути.

— Ни слуху, ни духу, — притворно вздохнул навозный шар. — Никто их не видел…

— Разрешите нам ехать, — поспешно сказал Бекмурад-бай, опережая ишана, снова собравшегося, закатив глаза, пенять всевышнему на несовершенства мира. — Я сам найду их след… Вы не беспокойтесь и не разыскивайте их…

— Пожалуйста, — согласился ишан, мы не будем разыскивать.

И беглец и преследователь одного бога призывают

— Два дня люди не слезали с сёдел. Мы обшарили все закоулки и в Мары, и в Байрам-Али — их словно земля проглотила, ни один человек не видел. Может быть, кто и знает, но не говорит… Но не думаю — деньги любому язык развяжут, а мы предлагали и деньги. Вы советуете объявить розыск через базарного глашатая… Запомните, не всё можно предавать широкой огласке. Пока люди шепчутся — они шепчутся, но, если мы заговорим вслух, над нами вслух и смеяться станут…

Бекмурад-бай замолчал, достал чёрно-зелёную таблетку, бросил её в рот, запил крепким чаем. Физическое и духовное напряжение последних дней сказывалось даже на его могучем организме. — Необходимо было поддерживать ясность мысли терьяком.

Пятеро наиболее близких его родственников, уставшие и запылённые, сидели полукругом около широкого столика на низких ножках — Бекмурад-бай пытался потихоньку приобщать своих близких к европейской культуре. Они только что поели, полуобглоданные бараньи кости валялись прямо на расписной атласной скатерти, пятна застывшего жира уродовали тонкий узор китайских мастериц.

— Мы не нашли свидетелей, — продолжал Бекмурад-бай, вытирая усы, — но мне передали весть, заслуживающую внимания. За день до того, как девка сбежала от Сеидахмеда, в село Сухан-бая пришёл из песков за продуктами один из байских подпасков. Имя его Берды. Подпасок продукты не взял и из аула исчез неведомо куда. Зато в подворье Сеидахмеда появился неизвестный парень. Как нам передала эта черномазая шавка ишана, парня того звали Берды, и он крутился во дворе целый день, а наутро — ни его, ни девки. Вместе с ними пропали мой конь и конь молодого ишана Черкеза… Кстати, мы узнали, что подпаска, за которого намеривались отдать её замуж, зовут Берды.