Судьба. Книга 3

— Я буду вам благодарен за это, ишан-ага… Так вот, когда через несколько лет после захвата русскими Акала пала крепость Геок-Тёпе, русский царь призвал к себе в Петербург всех ханов и сердаров, которые сражались против его войск в Геок-Тёпе.

— Нам это известно, — сказал ишан Сеидахмед вежливо, но давая понять, что дорожит своим временем.

— Все ханы и сердары, — продолжал Клычли, не обращая внимания на намёк, — повезли царю подарки, и только Дыкма-сердар приехал с пустыми руками. Когда все подносили свои подарки царю, Дыкма-сердар вывел за руку своего малолетнего сына и сказал: «Вот мой подарок ак-паше!»

— О аллах! — воскликнул ишан Сеидахмед, в благочестивом ужасе закатывая глаза. — Воистину терпение твоё — как море и снисходительность твоя велика! Своими руками отдать сына капыру?.

— Да, ишан-ага, своими руками, — подтвердил Клычли. — И человек этот был отцом Ораз-сердара, а мальчика, отданного царю, звали Оразом.

— На отце, на отце грех лежит, не на сыне! — быстро сказал ишан Сеидахмед. — Ораз-сердар здесь не при чём. Сказано пророком: «Не погуби нас за то, что делали глупцы среди нас». Дыкма-сердар виноват перед аллахом, и аллах воздаст ему положенное, ибо сказано: «Каждому из вас — по деяниям вашим». И ещё сказано: «Будет им воздано за го, что они делают»!

— Согласен, — сказал Клычли. — Ораз-сердар был тогда ребёнком и многого не понимал. Но потом он стал взрослым, не так ли? Он жил, среди русских, ел и пил нечистое, сотни раз нарушал законы пророка. Может ли такой человек держать в своих руках знамя веры?

— Может, если он в душе мусульманин, ибо сказано: «Аллах стоит между человеком и его сердцем».

А что является свидетельством благочестия Ораз-сердара?

— Он через каждое слово повторяет: «Да будет на то воля аллаха», «Если аллах осенит нас» — это мусульманские слова.

Клычли пожал плечами.

— Но такие же слова говорят и русские, только на своём языке, а мы говорим — на арабском!

— Вы не пытайтесь сравнивать русский язык с арабским! — строго сказал ишан Сеидахмед. — На арабском пророк наш Мухаммед говорил, да будет над нами милость и молитва его!

— Я не сравниваю, ишан-ага, я просто спрашиваю: достоин ли Ораз-сердар держать знамя веры только за то, что он произносит несколько арабских слов?

— На диком тёрне не растут смоквы, а слова — плод души.

— Однако, ишан-ага, случаются плоды и на таком дереве, у которого уже сгнила сердцевина, не так ли?

Ишан Сеидахмед беспокойно шевельнулся. Он ещё не успел обрести равновесие после стычки с Огульнязик, а тут, похоже, этот дружащий с капырами снова собирается положить его на обе лопатки в словесной борьбе. И предлога благовидного на ум не приходит, чтобы выставить за дверь назойливого гостя.

— Истину, скрытую в вашей притче о дереве, мы не постигли, — сказал он, — но думаем, что гнилое дерево даст и плоды плохие.

— Вот это и есть истина, — заметил Клычли, — и бы, ишан-ага, оказывается очень хорошо её поняли. Поэтому я ещё раз задаю вам прямой вопрос: может ли руководить священной войной человек, который носит тесную одежду, отпускает волосы, мочится стоя, ест мясо свиньи и пьёт водку?

Ишан Сеидахмед долго молчал, жемчужные бусинки чёток, скользя по зелёной священной нити, одна за другой быстро перебегали из одной его руки в другую. Казалось, не чётки, а мысли свои перебирает старый ишан торопится перещупать каждую из них, прежде чем остановиться на какой-то одной.

Клычли пил чай, ждал ответа и разглядывал убранство кельи. Оно было добротным, но не бросающимся в глаза — ишан заботился о своём престиже ревнителя веры, и Клычли внутренне усмехнулся, поняв это. Его внимание привлёк узорный накладной запор на двери, сработанный неизвестным умельцем. Клычли искренне полюбовался искусной работой. Солнце, заглянувшее в окно кельи, освещало дверь, и причудливые узоры замка выступали особенно рельефно и осязаемо — их хотелось потрогать пальцами.

Наконец ишан Сеидахмед сказал:

— Все вы — и мулла Гульше, и мулла Аннаклыч, и Абдыразак и… Черкез впридачу, — все вы стремитесь принизить ваших духовных учителей и наставников, опорочить их стараетесь. Справедливо ли, выслушивая вас, давать вам советы? Пророк сказал: «Вы зовёте их к прямому пути, но они не следуют за вами. Безразлично для вас будете ли вы их звать или будете вы молчать». Слово, сказанное глухому — зерно, брошенное на камень: не прорастёт и не заколосится.

Такой поворот разговора не сулил ничего хорошего, и поэтому Клычли поспешил успокоить ишана:

— Прошу извинить меня, ишан-ага, если я в чём ошибся. Я никогда не сомневался в вашей учёности и не слыхал, чтобы люди сомневались. Те, кого вы назвали, живут в городе — это так, но, вероятно, каждый волен жить там, где он хочет. Вреда от этого никому не будет, а если и будет, то ему самому. Вас никто не порочит, ишан-ага, люди видят в вас защитника веры и справедливости, ваше слово всегда было полновесным зерном и никогда оно не падало на камень, всегда давало плоды. Тем более внимательно и справедливо вы должны обращаться со своими словами, что знаете их силу. Всегда ли это так бывает? Вот вы встали тогда рядом с Ораз-сердаром и объявили газават. Сотни людей вняли вашему призыву и сели на коней. Многие из них погибнут. Во имя чего они погибнут? Разве эта война действительно священная война и преследует защиту ислама? Разве на нас кто-нибудь напал, требуя отречься от веры? Или мы требуем этого от других? Нет. Зачем же призывать людей под зелёное знамя? Не будет ли поношением пророка и ислама, когда под священное знамя, призванное осенять правоверных, становятся и русские офицеры, и англичане из Ирана и другие иноверцы? Дано ли иноверцу право защищать ислам? А если нет, то почему вы объявили газават? Было бы справедливо объяснить людям, что война между белыми и Советами не имеет ничего общего с религией, и пусть мусульмане сами решают, как им поступить.

Ишана Сеидахмеда и самого одолевали сомнения в справедливости газавата. Но не мог же он признаться Клычли, что объявил священную войну, поддавшись на уговоры других людей! Не ответить было нельзя, он обязан ответить, но что, если всё, сказанное Клычли, в общем-то соответствует действительности? И Ораз-сердар мусульманин только по происхождению, вряд ли он исполняет предписанные пророком каноны веры, и капыров вокруг него больше, чем правоверных, и на ислам никто пе покушался. Всё верно. И получается, что виноват он, ишан Сеидахмед, призвавший туркмен на братоубийственную войну. А это никак нельзя признать, так как коран гласит: «Если кто убьёт верующего умышленно, го воздаянием ему — геенна, для вечного пребывания там. И разгневался аллах на него, и проклял его, и уготовал ему великое наказание!» Нет, не мог он призвать правоверных к убийству единоверцев, что-то здесь не так, где-то запутал его этот парень, явно запутал!

Ишан Сеидахмед несколько раз перебрал полностью чётки, пока нашёл, что ответить. Ответ пришёл вдруг, хороший, настоящий ответ, он рассеивал даже собственные сомнения ишана, и ишан обрадованно ухватился за него.

— Мы выслушали ваши доводы, — заговорил он не торопясь, ровным голосом. — Мы внимательно искали свою ошибку, памятуя слова пророка: «Что постигло тебя из хорошего, то — от аллаха, а что постигло из дурного, то — от самого себя». Мы решили, что ошибки нет. Если бы газаватом была объявлена война, начатая Ораз-сердаром, тогда нам следовало согласиться с вашими доводами. Но знамя пророка поднял не Ораз-сердар, а Эзиз-хан — истинный мусульманин и ревнитель веры.